– Виски. Там, на столике, бутылки и стаканы. И положите побольше льда.
– Думаю, вам лучше выпить кофе.
– Я хочу виски!
– Хорошо, сейчас сделаю!
Прежде чем подняться, я усадил ее поудобнее, подперев со всех сторон подушками. Поза была совершенно неестественной – как у человека, проходящего курс подготовки к полету в космос. Опьянение физически утомило ее, и она задыхалась.
Со столика-бара на колесиках я взял резной хрустальный стакан. Столик был щедро уставлен бутылками виски разных сортов. Большинство из них были еще не начаты. Я подумал, может, Панкины сегодня вечером ждали гостей. Как было бы хорошо, если б сейчас позвонили в дверь гости и избавили бы меня от грустных обязанностей. Налив виски на донышко стакана, я отправился в кухню. По дороге я чуть не наступил на мобильный телефон Евы. Видимо, он выпал из кармана шубки. Я поднял его и положил на столик рядом с диваном.
Просторная кухня была чиста до хирургической стерильности. Это впечатление усиливалось множественными никелированными или хромированными деталями интерьера, типа держателей с блестящими баночками для специй, стояками с искрящимися на свету разнокалиберными фужерами и рюмками, подставок под столовые приборы. У задней стены находилась высокая стойка, похожая на барную, вокруг – стулья вровень; возле окна стоял небольшой овальный стол с широкими плетеными креслами. Кухня была так обильно оснащена разными приборами и приспособлениями, что походила на выставочный стенд. Интересно, насколько комфортно и непринужденно может чувствовать себя здесь дружеская компания? Или в мире Панкиных непринужденность – явление небывалое? Впрочем, вряд ли эти люди встречаются в кухне…
В громадном холодильнике оказалось полно продуктов и емкостей с уже готовыми блюдами. Взяв из морозилки изящную серебряную ванночку для льда, я вытащил из нее три кубика и бросил в стакан Евы. И заодно решил сварить кофе: я рассчитывал, что чашка этого крепкого напитка все же приведет хозяйку в чувство. Мне не терпелось избавиться от моей тайны, она жгла меня!
Но, вернувшись в гостиную, я обнаружил, что Ева заснула. Это было не то коматозное состояние, в котором она совсем недавно пребывала, а почти нормальный, здоровый сон, что было понятно по ее дыханию. Я вылил содержимое стакана в горшок с экзотическим цветком, по-моему, орхидеей. Мне, наконец, следовало позвонить жене и во что бы то ни стало успокоить ее. Я вытащил из внутреннего кармана пиджака мобильник. Черт возьми! Экран был черным. Этого еще не хватало – телефон разрядился. Понятно, почему до сих пор я не услышал звонков ни от жены, ни от Жорика. Надо попробовать дозвониться по городскому.
Я взял с низкого, словно сделанного из деревянного кружева, столика причудливый аппарат – у него был достаточно длинный шнур – и вышел в холл. Сюда с лестничной клетки доносился шум голосов. Наверное, к другим жильцам начинали собираться гости; там, за дверью, чувствовалась атмосфера веселья и беззаботности.
Когда я набрал номер и мой друг снял трубку, в уши мне ворвались звуки далекого праздника. Я услышал музыку, смех, детские крики.
– Алло! – Мой призыв прозвучал тоскливо.
Геворг закричал:
– Где тебя черти носят, старый пень? Все уже в сборе! Мы подыскиваем нового мужа бедной Лизе!
– Со мной произошел несчастный случай, – отозвался я.
Жорик перестал кричать и после небольшой паузы спросил изменившимся голосом:
– Что-то серьезное? Ты в порядке?
– Я-то в порядке, но… Словом… представь, какой-то тип бросился под мою машину…
– Ты сбил его?
– Сбил…
– Насмерть?
– Насмерть.
– А где ты сейчас? В полиции?!
– Нет… Потом про полицию… Сейчас я у его жены… этого… сбитого… Она… она в ужасном состоянии! Я не могу ее оставить.
– Ерунда какая-то! Что тебе там делать! Немедленно приезжай. Тебя ждет жена! Дать ей трубку?
– Нет. Объясни Лизе как-нибудь помягче, что со мной ничего ужасного не случилось, но я вынужден задержаться. Главное, постарайся ее не пугать.
– Попробую… А ты давай-ка разрули все побыстрее! Не ищи себе лишних приключений!
– Попробую… – выдавил я и тяжело вздохнул.
Повесив трубку, я почувствовал, как отчаяние все сильней охватывает меня. Нужно во что бы то ни стало успокоиться, не раскисать.
Я не знал, как выпутаться из этой истории. В комнате все оставалось по-прежнему, Ева не шевелилась. Ее грудь поднималась в коротком и легком дыхании. Какой же трогательной казалась она мне в этой позе брошенного ребенка!
После секундного колебания я прокашлялся и довольно громко произнес:
– Ева!
Услышав свое имя, она открыла глаза. Теперь я должен был собрать всю свою волю в кулак и рассказать, что произошло. Мне показалось, что сейчас она уже была в состоянии выслушать мое сообщение. Прекрасные, длинные с поволокой глаза смотрели на меня по-детски простодушно. Я был не в силах выдержать ее пристальный взгляд, мне виделся в нем упрек, страх и надежда. Я опустился на пуфик рядом с диваном и начал, не глядя на нее:
– Госпожа Панкина, умоляю вас, соберитесь с духом и не волнуйтесь. Сегодня вечером произошла одна ужасная вещь…
Язык отказывался мне служить. Я покосился на бутылки с виски. Сейчас я бы с удовольствием опрокинул целый стакан.
– Я ехал в гости за город… – опять начал я, – и вот на перекрестке… И на перекрестке один мужчина неосмотрительно бросился под мою машину. Он… он упал… его голова стукнулась о… как его… бордюр тротуара… Это очень опасно. Очень, очень опасно! Думаю, что вы уже все поняли: тот человек – ваш муж…
Тишина, последовавшая за моим признанием, отозвалась болью в сердце. Мертвая тишина! Наверное, я сразил ее этой вестью. Я медленно повернулся к Еве. Оказалось, что она снова заснула и ничего не услышала. Ничего!
Я тупо уставился на нее. Происходящее вызвало во мне одно из воспоминаний детства. Тогда самым мрачным местом на земле я считал поселок Суворовский, близ Чегемского ущелья. Там не было водопровода, автобусы проходили раз в два дня, а телевизор казался обитателям Суворовского недоступной роскошью. Суровые горы, нависающие над поселком, таили, мне чудилось, невидимую постоянную угрозу. Мой дед, мамин отец, жил там, и я каждый год приезжал к нему на летние каникулы. Однажды в поселке устанавливали новую линию высокого напряжения. Под фундамент бетонных опор землекопы в блестящих касках вырыли повсюду глубокие ямы. И вот однажды я рискнул прыгнуть в одну из ям. Мне уже давно хотелось испытать себя подобным образом. Но, прыгнув, я подвернул лодыжку и не мог выбраться наверх. Мои башмаки скользили по глинистым откосам, как по льду. Боль разрывала ногу, я изломал ногти до крови, пытаясь выбраться. Это было ужасно! Совсем рядом с ямой проходили люди, они могли бы вытащить меня, но я не решался позвать на помощь: дурацкая гордость не позволяла крикнуть. Мне было страшно и стыдно. Я просидел в этом глиняном колодце несколько часов, дрожа от холода и страха, как загнанный зверь. К вечеру дед бросился искать меня. Ему помогали местные мальчишки. В конце концов меня нашли. Я изворачивался, как мог, чтобы дед поверил, что со мной произошел несчастный случай, чтобы он не догадался, что я прыгнул нарочно, из бахвальства, потому что он, как и я, ненавидел хвастовство…
Чувство, которое я испытал, увидев, что Ева спит и моя речь не поставила точку в принудительном пребывании в этом шикарном доме, было сродни пережитому мной, когда я сидел в той глинистой яме. Нет ничего более опустошающего, чем бессмысленная храбрость. Рассказ о несчастном случае стоил мне
