клевать. Только по умному надо все организовать. А то, что делает Ленин, – ни в какие ворота не лезет. Весь цвет России бежит от большевиков. Самые образованные, самые талантливые, самые необходимые.
Красин горько вздохнул. Пока многое делается вопреки здравому смыслу. Лучшие умы выгоняем за границу, а попам даем волю в их подрывной работе. Об этом, кстати, особенно темпераментно говорил Яков Шип.
Конечно, церковь – это коварный враг. Пока она владеет умами простых людей, ничего у революционеров не получится. Вести с ней религиозный диспут бесполезно. Всегда призыв к терпимости и доброте будет брать верх над революционным лозунгом насилия. Здесь не следует заблуждаться. Поэтому духовенство необходимо искоренять физически. Но скоро уже три года революции, а большинство приходов работает. По тюрьмам и лагерям сидит в лучшем случае пятая часть попов. Остальные что хотят, то и делают. Вот она, слабость и мягкотелость ЦК!
Красину пришло на память, что когда-то, в начале революции пятого года он испытывал сильные колебания в вопросе насилия. Его даже считали умеренным. Леонид никак не мог понять, почему темный и живущий примитивными интересами рабочий класс должен придавить чугунной задницей всю Россию и заявить, что теперь ей стало хорошо. Студенту-интеллигенту хотелось чего-нибудь погуманнее.
Правда, революционная практика вскоре подправила его взгляды. В завязавшейся схватке никто друг другу пощады не давал. Приготовленные под руководством Леонида бомбы исправно рвали царских сатрапов на куски, а с их взрывами выветривалось и его человеколюбие. И сейчас совдепии было не до гуманизма. Дашь слабину – задушат и спасибо не скажут. А слабину мы даем. Взять чрезвычайку с ее «железным» Феликсом. Ничем, кроме бандитов и заговорщиков она не занимается. А разве в этом ее политическая задача? Конечно, нет. Ее политическая задача в социальной прополке России. А Феликс только жмурится своим хитрым глазом, не хочет этого, вроде бы, понимать. Ему по каждому случаю состав преступления подавай. Будто те, кто сегодня затаились и ждут своего часа, имеют состав преступления. Нет, так дела не делают. Прав Шип. Если мы взяли власть бескомпромиссно, то к компромиссам возвращаться нельзя. Они нас погубят. Истребление классового врага должно быть фактической работой. Иначе – конец и поражение. Сегодня ЦК к этому не готов. Что в нем за компания такая собралась – кто в лес, кто по дрова. Поляки, латыши, евреи, абреки, русские. У каждого свои сопли и свои вопли. Только вокруг Троцкого что-то начинает оформляться. Дай Бог, получится сильное ядро. А без него правительство может превратиться в пустую брехаловку.
Но по всему видно, что первой и главной задачей момента является устранение Дзержинского. Этот гонористый полячишко колом встал в горле революции. С его манией законности мы далеко не ускачем. Не сразу, шаг за шагом надо подготовить смену и отправить его к праотцам. Здесь особых трудностей не будет. У него в ЦК вся поддержка сошлась на Ульянове и Рыкове. С этим он даже в дружбе.
А вот такие, как Рыков и Томский, будут орешками потверже. Под ними политическая поддержка членов ЦК из числа старой гвардии. Они напрямую на фабрики и заводы шастают, с рабочим классом знаются. Их просто так не сковырнешь. Придется потерпеть, поиграть с ними в известные игры. До поры до времени. С Бухариным проще будет – этот к нам переметнется. Кишками слабоват, купится недорого.
Красин подумал, как должен выглядеть его отчет о встрече с Шипом.
Он подавил в себе желание выдать встречу за беседу двух равных партнеров. В действительности он только слушал, и в Москве догадаются, если он начнет пририсовывать к беседе собственную аргументацию. Не надо забываться. Он всего лишь эмиссар СНК. Хотя разговор с Шипом будет доложен только Троцкому. И все-таки сильно искушение подправить дребезжание голоса Шипа в нужном духе. Во-первых, надо подать яснее и проще то, о чем Шип говорил долго и цветисто – те финансисты в США, которые берутся помочь советской России, не видят необходимости заигрывания с отжившими классами. Вход в новую жизнь лежит через огонь очищения. Попы, кулаки, помещики должны остаться в прошлом. Это главное. Это должен знать Лев Давыдович и его соратники. Как построить свою линию в ЦК, они сообразят лучше него. От советов он пока воздержится.
Закончив беседу с самим собой на такой благостной ноте, Красин подозвал извозчика и сел в кабриолет. Старый революционер и конспиратор не замечал, что за всеми его передвижениями наблюдают несколько пар внимательных глаз.
9
В дверь громко постучали. Федор вышел в сени и увидел на ступенях председателя комбеда Матвея Кучина и еще двух активистов. Они были в легком подпитии по случаю дармового угощения у вернувшегося с войны Михея Зыбина. Говорили, Михей отвоевал удачно. На какие-то трофеи выменял под Пензой настоящего скакуна и собирается ехать с ним в починковский конезавод, разменивать на двух отбракованных жеребчиков, которые, может, для конницы Буденного не годятся, а для пахоты – ох как хороши. О таком счастье мог только мечтать любой сонинский мужик, даже из самых крепких.
– С большим делом к тебе пришли, Иваныч, – бодро начал Кучин, – в ТОЗ тебя звать будем. Что тебе, хромому, мучиться. Ведь и не управишься с таким-то хозяйством. А мы – тут как тут, всегда наготове помогать больному гражданину. Ты же нам лошаденками поможешь, вот и сладимся.
– Погоди, Матвей, не части. Что-то я никак не пойму, чего вы хотите. К примеру, я еще не инвалид. Хоть и прихрамываю на обе, но хожу не медленней тебя. В пахоту мы с Семкой управимся, не привыкать. Так что помощи мне никакой не надо.
– Это как сказать. ТОЗ-то, он ведь все себе возьмет: и покосы, и лесок и то и се. Как без него обойдешься?
– Это ты, Мотя, новости говоришь. Не слышно было про такие ваши права. У вас свои наделы, у остальных свои. Иди с Богом, у меня работы до ночи не переделать. А если я своих лошадок в ТОЗ отдам, то вы их так замордуете, что к осени можно будет и на мыловарню вести. Думаешь, охота?
– Вот, значит, каков ты стал, красный боец за народное счастье. Куда что подевалось. Ну, смотри Федька, не хочешь нам навстречу идти, тогда мы тебя уроем. Ох, уроем, только пищать будешь. Управа-то есть на тебя, не догадываешься, какая? Ну, гадай, гадай, а мы пойдем пока.
Федор не отвечал, и троица, размахивая руками, пошла назад к избе Михея Зыбина.
Поздно вечером, когда на улице затихли голоса расходившихся от Зыбина гостей, Федор сполоснул под рукомойником лицо, надел рубаху поновей и пошел к Михею. В детстве они дружили, и ему хотелось повидаться с товарищем наедине.
Зыбин встретил его радушно. Было видно, что он счастлив оказаться дома и весь мир кажется ему одним большим блаженством. Здоровый мужик с изуродовавшим щеку и ухо сабельным шрамом, он излучал жизнерадостную силу и уверенность в себе. Да и как по-другому – война заканчивалась, и крестьяне получили самое главное – землю. Паши – не хочу. Может ли быть для деревенской души иное представление о земном благоденствии? Обняв Федора и усадив его за стол, Михей налил ему стакан самогону и с ходу стал расспрашивать о делах в деревне.
Федор рассказал о слабом урожае этим летом и унылом настроении на селе. О сомнениях мужиков в том, что власти в следующем году поумерятся. Говорят, в прошлом году продотряды так мели, что в закромах одна пыль осталась. Сам Федор не видел, еще воевал, но свои обманывать не будут. А в этом году уж и сам при том присутствовал. Снова обчистили под корень.
– Что же, выходит, мы за Советскую власть жизни ложили, а она нас землицей приманула, да дыхнуть не дает? Не может такого быть. Вот увидишь, со следующего урожая соберут справедливую норму, и нам с тобой еще на пышки останется. Надо же крестьянину продых дать, – сказал Михей.
– Там видно будет. До следующего урожая почитай, еще год ждать. А в этом году только что продотряды уехали. Меня, безлошадного красноармейца, не тронули, а справные дворы крепко обложили. Не верят крестьянину. Все утаенные излишки ищут.
Да тут еще с ТОЗом цепляются. Ты же знаешь, у большевиков все всегда нахрапом делается: Все на войну с Деникиным! Все на войну с голодом! Все на войну с тифом! Теперь вот всех в ТОЗы загоняют. А чего я там не видел? Ведь по сути, они хотят бедняка нам на шею посадить. Я вон Лужину сегодня отказал, так он мне уже карами небесными грозит, гнида.
– А ведь, точно. Мотька и мне сегодня по пьянке что-то бормотал. Только я не уразумел. Вон оно что! Это я столько крови и сил за пять лет по окопам потерял, чтобы его в нахлебники взять! А ху-ху не хо-хо? Пусть только попробуют силком затащить, у меня гостинчик имеется.
