– Антон Константинович, вот, как раз отчет напечатала. Уж, пожалуйста, пишите поразборчивей. Просто слезы одни.
Антон присмотрелся к ней. Русые волосы спрятаны под косынкой, модно завязанной узлом на боку, грудь маленькая, но твердые соски выпирают через кофточку, под длинной юбкой угадываются стройные крепкие ноги. Губы большого чувственного рта слегка накрашены, брови подведены. В глазах поблескивает тщательно спрятанный женский огонек. Он вспомнил, что секретарша всегда встречает его появление улыбкой, по-детски смущается от его шуток, а заходя докладывать документы, старается встать поближе. Вот и сейчас она обошла стол и стояла вплотную, выкладывая бумаги из папки.
В животе Антона неожиданно образовался сладкий спазм. Он поднялся, повернул Ольгу к себе и неловко поцеловал в щеку. Она посмотрела своими серыми глазами и прошептала:
– Дверь не закрыта.
На ослабевших ногах Антон подошел к двери, повернул ключ и возвратился к Ольге. Девушка ждала, стоя рядом со столом. Он снял пенсне, взял в руки ее лицо и стал целовать ее в губы. Ольга обняла его за шею, сердце его понеслось вскачь неудержимым стуком. Они долго и страстно целовались, крепко обнявшись и все больше и больше наполняясь желанием. Наконец Ольга отстранилась и смущенно взглянула на Антона. Ее глаза заволокло дымкой, пальцы подрагивали от волнения.
– Антон Константинович, я не знаю… так непривычно…
Антон молча притянул ее к себе и стал расстегивать пуговицы на кофточке. Ольга не сопротивлялась. Она лишь закрыла глаза и положила голову ему на плечо…
Когда секретарша покинула кабинет, Седов подумал, что сейчас на него навалятся угрызения совести. Уполномоченный ЧК… у себя в кабинете… невинную девушку… Однако угрызения не приходили. Напротив, на душе было легко, а боль в промежности улетучилась. «Черт его знает, – подумал Антон, – видно, я превратился в зарвавшегося чинушу, который забыл о совести. Надо бы с Митей посоветоваться. У него на все ответы есть. Хотя, нет, нельзя. Нашу с Ольгой тайну надо хранить. А хороша, чертовка. Порох да и только!»
С этого случая Ольга дожидалась момента, когда немногочисленные сотрудники ЧК разойдутся по заданиям, заходила в кабинет и, повернув ключ, говорила вопросительно:
– Давай ляжем?
Потом быстро сбрасывала одежду, садилась на стол в одних чулках, полуприкрыв глаза и раздувая ноздри, наблюдала, как он раздевается. Через некоторое время она полностью свыклась с ситуацией и стала давать волю эмоциям. Антон понял, что у нее все очень серьезно и он принес ей совершенно новую жизнь.
Да и в нем самом происходили изменения. Каждое появление Ольги возбуждало его. Под ее неброской одеждой Антон открыл красивое, наполненное страстью молодое тело. Она была непривычно темпераментна, словно заряжена любовным порохом. Любой его знак, означающий желание, воспринимался ею как сигнал к действию. Иногда Антону даже не верилось, что в женщине может таиться такая неутолимая жажда. Он стал, наконец, понимать, что такое плотская любовь, и почувствовал в себе мощный мужской тонус.
Ольга уговаривала его встречаться на ее квартире, чтобы по-настоящему отдаться друг другу. Но Антон не соглашался, понимая, что по Окоянову неизбежно покатится снежный шар слухов.
Месяца через три Седов стал воспринимать Ольгу как жену. Она превратилась в повседневную участницу его интимной жизни. Девушка была скромна по характеру и долго не заводила разговора об их отношениях. Но однажды у нее все-таки вырвалось наболевшее: ей хотелось, чтобы Антон хоть словечко сказал ей о любви. А то, что сама она была полна любовью к нему, было видно в каждом ее движении. Он видел, что все ее существо стало перестраиваться на него, как на будущего отца ее детей. Наверное, в тайных своих мечтах она уже представляла его своим мужем, тем более что новые времена позволяли заключить брак без лишних проволочек.
Об этом же стал подумывать и Антон. Он уже не воспринимал свою близость с Ольгой как случайное стечение обстоятельств. Одно воспоминание о ней наполняло его сладкой нежностью и желанием. Ему нравилась ее скромная молчаливость и ежеминутная готовность к любовному ответу. Но, вспоминая Ксюшу, Антон отдавал себе отчет, что в его отношениях с Ольгой нет и тени той высокой любви, небесной романтики и обожания, которыми была наполнена его душа тогда.
Ксюша продолжала оставаться хозяйкой его сердца.
12
Настоятель Покровского храма отец Лаврентий стал часто оставаться в храме ночью и молиться до утра. Весной ему исполнилось семьдесят пять лет. Когда-то, сорок пять лет назад, рукополагаясь в священники, он и помыслить не мог, что на закат его жизни выпадут самые тяжелые испытания.
Отец Лаврентий, в миру Леонид Яковлевич Стеблов, начал свою взрослую жизнь военным лекарем в русской армии. Он исполнял свой долг в гатчинском гарнизонном лазарете, пользовался любовью офицеров и солдат и о сане священника не помышлял.
Первые мысли о непостижимости отношений между жизнью и смертью стали приходить к нему во время боевых действий в Болгарии. В первой половине кампании Стеблов был прикомандирован к Рущукскому отряду в составе дополнительного госпиталя и попал в самое пекло сражений. Русские несли большие потери на подступах к Плевне, которую не могли взять четыре месяца. Турки бросили на защиту города свои отборные подразделения. Они сражались фанатично, с героическим надрывом, не боялись смерти.
Наши воевали по-другому. Повадка русского солдата была спокойной и уверенной. Он шел в атаку деловито, бесстрашно. Для него это была работа во исполнение христианского долга.
Тогда доктор Стеблов заметил, как преобразился на этой войне русский солдат. Из нижнего чина, который нес в гарнизонах одуряюще тупую службу, он превратился в воина, преисполненного высоким духом. Даже отношения между рядовыми и офицерами изменились. В них появилось уважение и взаимовыручка. Несмотря на неискоренимое воровство интендантов, идиотизм штабной путаницы и бесчеловечный армейский бюрократизм, это была армия чести.
В Болгарии Леониду Яковлевичу впервые пришло в голову, что такое состояние – не просто свойство праведной войны, а промысел Божий.
Другим удивительным для доктора явлением было чудесное выздоровление раненых, случавшееся у него на глазах много раз. Командующим войсками был цесаревич Александр Александрович, будущий император Александр Третий, человек по-настоящему верующий и отважный. Под его опекой в армии стали придавать должное внимание всем религиозным отправлениям. Перед боем обязательно служили молебен, солдаты имели возможность исповедоваться и причащаться в походных церквах, и это давало свои результаты. К концу войны Стеблова уже не удивляли случаи, когда штыковое прободение кишечника вопреки всем ожиданиям не переходило в перитонит, заживание глубоких ранений шло с непостижимой быстротой и люди снова в короткие сроки возвращались в строй.
Совершенно непостижимы были пределы выносливости солдат. Ничем другим, как помощью Духа Святого, он не мог объяснить их способность сутками идти через заснеженные перевалы, тащить на себе снаряжение, питаться впроголодь, не спать на холоде, а после этого с ходу вступать в бой и находить в себе силы для победы. Так было при взятии Адрианополя, когда измотанная, почерневшая от морозов и усталости русская армия спустилась в долину Марицы и без остановки пошла на этот стратегически важный город. Казалось, турки бежали не от штыков русских солдат, а от того зловещего хруста мерзлой грязи под сапогами этих призраков, который проникал в души и заставлял правоверных забыть про Султана и искать спасения в бегстве. Там, на войне, он научился перед каждой хирургической операцией творить молебен, потому что помощь Сил Небесных в его деле стала для него неоспорима.
Леонид Яковлевич вернулся из Болгарии с изменившимся взглядом на мир. Он воочию увидел на этой войне, что с помощью Бога человек может преображаться, что ему под силу чудеса и величие духа. Он решил рукоположиться в священники, чтобы помогать людям на этом пути. Потом пятнадцать лет Стеблов служил полковым священником, а в сорок пять лет уволился с военной службы и попросился к себе на родину, в Окоянов. Вот уже тридцать лет отец Лаврентий являлся настоятелем Покровского собора – красивейшего храма во всей южной нижегородчине.
То, что сегодня вызывало в отце Лаврентии страх и отчаяние, стало назревать лет двадцать назад, а в
