людей посчитает и к нам оврагами.
Он повернулся и пошел домой, к Маше.
35
Владимир Ленин ходил по ковру своего кабинета, засунув большие пальцы рук за пояс и резко поворачиваясь на каблуках. Он был небрит, глаза припухли от бессонницы, рот сжат в тонкую линию – верный признак головной боли. Три дня назад похоронили умершую от «испанки» Инессу Арманд. Ленин смог заставить себя выходить в эти дни на работу, но все близкие соратники знали, какой удар он переживает.
Неяркий свет настольной лампы высвечивал в полумраке рубленый профиль Дзержинского. Председатель ВЧК принес неутешительные вести. Сбор продразверстки прошел с большим трудом… По большинству хлебных губерний прокатились крестьянские бунты. Продотряды понесли серьезные потери. Учреждение советских органов шло трудно, крестьяне их не принимали. На дворе стоял октябрь, запасов нефти не накоплено, и все говорило о том, что надвигается топливный кризис. По оперативным данным, в ряде губерний назревали массовые восстания.
– Да, батенька, сидит в русском мужике анархист, сидит. И, надо заметить, всегда сидел. Стоит только власти чуть-чуть ослабить хватку, как мужик сейчас же хватается за топор. Самым непосредственным образом. Этого нам нельзя не учитывать. Нам нужна самая суровая хватка, самый суровый контроль!
– Думаю, Владимир Ильич, что ситуация приближается к критической точке. Если мы не отменим продразверстку, то в следующем году нас ждет крестьянская война. Начнется она с голода, потому что посевы продолжают сокращаться. Крестьянин побежит от разверстки в город еще сильней, чем в этом году. А голод и бунт – две стороны одной медали. На селе имеется большое количество оружия, активно действуют эсеры. Их пока не удается нейтрализовать. Очень сильны позиции среди крестьян у правых эсеров. Они смогут скоординировать выступления. И тогда будет плохо.
– А вот этого допускать нельзя. С продразверсткой мы, конечно, заигрались. Пора менять ее на более гибкий налог. Будем думать. Иначе нам к себе середняка не повернуть. Мы ведь с ним, с середняком, очень просчитались. Что мы поначалу думали? Мы ему – землю, он нам – в ножки поклонится. А что вышло? Не поклонился. Нет-с. Почему? Потому что он землю всегда своей считал. Он на ней родился, на ней жил, на ней и умирал. Так что же за свое-то кланяться? Так что нам еще предстоит середняка завоевать. Умной, хитрой политикой. Без него мы следующего шага не сделаем.
– Согласен, Владимир Ильич. Если бы мы уже сейчас об отмене продразверстки объявили, то напряженность в деревне значительно спала бы. И середняк в нас свою власть увидит. Иначе трудно себе представить, как мы с селом сотрудничать сможем.
– Вопрос о сотрудничестве, конечно, важен, Феликс Эдмундович. Но давай для начала расставим всех участников по местам. Вот мы все говорим: союз с середняком. Правильно. Теперь посмотрим летошние бунты. Кто в них основной закоперщик? Середняк. Конечно, политические враги свою агитацию там провели. Но главное в том, что середняк на нее поддался. Значит, следует с большой осторожностью относиться к его психологии. Она чужда пролетарской идее. О дружбе с середняком мы будем говорить постоянно. Только не следует забывать, чего он сегодня хочет. А хочет он, получив от нас землю, стать мелким хозяйчиком, то есть участником капиталистического производства. Нужно нам это? Нет и еще раз нет. Нам нужно социалистическое крестьянское хозяйство. Где каждый работает на всех. Пойдет в такое хозяйство крестьянин добровольно? Никогда! Поэтому, говоря о дружбе с середняком, мы должны иметь в виду будущую сшибку с ним. Потому что приучать его к новой жизни придется не только убеждением, но и принуждением.
– Как мне представляется, Владимир Ильич, до введения новых отношений на селе предстоит пройти исторически длительный период подготовки. Сейчас такое немыслимо.
– Наша победа в революции три года назад тоже казалась бредом тяжелобольного. Однако мы с тобой сидим в Кремле. Откладывать преобразование села на отдаленное будущее – значит, вырастить на свою голову мощного врага. Через десять лет самостоятельный крестьянин породит свой отряд политиков, которые своим числом перемогут все другие партии. Ведь крестьянство – это несопоставимо громадный класс, который задавит своей массой всех остальных, если мы его выпустим из-под контроля. Поэтому надо ковать железо, пока горячо. Думаю, что отменив продразверстку, мы дадим селу передышку, успокоим людей, но, не откладывая, начнем готовиться к радикальной перековке крестьянства. Дело будет непростое. Следует полагать, что мужик к этому времени идеи социализма не сумеет усвоить. Значит, повторю еще раз, наряду с убеждением и разъяснением придется применять и принуждение. А значит, предварительно село следует разоружить и истребить там к чертовой матери всю эсеровщину. Слышишь, Феликс, это твоя задача!
Теперь об отмене продразверстки. Ты говоришь, надо это сделать как можно быстрее. Вроде, классовый враг в результате сложит оружие. А я думаю, что не сложит, а спрячет. Русского мужичка надо знать. В наших интересах сделать так, чтобы классовый враг исчез навсегда. Чтобы через несколько лет он в твоих чекистов из кустов не целился. Правильно, отмена продразверстки село успокоит. Но нам нужно еще несколько месяцев для того, чтобы наши наиболее последовательные враги на селе были уничтожены. Продразверстка их хорошо выявляет и дает возможность вести по ним огонь. Поэтому не будем спешить с объявлением нового налога до весны. Пусть еще постреляют. Село чище будет. Поэтому на сегодня остаются в силе указания ВЧК и ЧОН применять репрессивные меры против всех активно недовольных, Феликс. Так будет лучше.
Дзержинский смотрел на Ульянова и не узнавал того Старика, которого он так любил раньше, во времена подпольной борьбы. Он знал многие слабости Владимира Ильича, но несопоставимо выше ставил его темперамент безоглядного и храброго бойца. Ленин был закономерно вынесен волной революции на ее гребень и вполне заслуживал свое звание пролетарского вождя. Его обширные, почти энциклопедические знания давали ему возможность глубоко анализировать текущую ситуацию, умение масштабно мыслить и честно воспринимать самую жестокую действительность, никогда не обманываться самому и не вводить в заблуждение других ставили его выше всех остальных соратников. А главное – он всегда шел до конца и умел увлекать за собой других. Люди интуитивно видели в нем вожака. Но, глядя сейчас в злой блеск ленинских глаз, Феликс Эдмундович думал о том, что в последние годы тот заметно ожесточился. Невероятная нагрузка гражданской войны, смертельные опасности, которым подверглась революция, межпартийная борьба и, в особенности, предательство левых эсеров, поставили вождя перед необходимостью принятия крайних решений. Он принимал их, не замечая, что насилие, как наркотик, овладевает его психикой. Если бы три года назад, в самые напряженные моменты революции, Дзержинского спросили, сможет ли Ленин приказывать вешать контрреволюционеров, в том числе священников, без суда и следствия, он решительно отмел бы такую возможность. И был бы прав, потому что тогда Ленин отпустил «под честное слово» захваченного в плен мятежного командира третьего Конного корпуса генерала Краснова. А теперь Ильич спокойно говорит о «доистреблении» десятков тысяч крестьян лишь потому, что это позволит в будущем легче осуществлять социалистические преобразования.
Феликс Эдмундович очень устал от постоянной непосильной нагрузки. Наряду с обязанностями председателя ВЧК его назначили наркомом внутренних дел. Оба эти ведомства выбивались из сил в противодействии хаосу и сознательной подрывной деятельности врагов новой власти. Жестокие революционные законы давали чекистам широкие полномочия в преследовании людей, и Дзержинский всеми силами стремился установить среди своих подчиненных мораль исполнителей закона, а не карателей. Чтобы не подмяла их психология насильников, которая так просто укореняется там, где власть никем не контролируется. Его фраза о холодной голове, горячем сердце и чистых руках стала летучей. Сам он стремился всеми силами следовать своему же призыву. Но даже у него, прошедшего неимоверную школу закалки по царским острогам, это не всегда получалось. Порой опускались руки от известий о расправах чекистов на местах, о том, что пришедшие в ЧК рабочие и солдаты действительно не понимают, что они теперь не враги буржуазии, а представители революционного закона. Он строго требовал отчетности от губернских ВЧК по наиболее громким делам и устраивал им разносы, когда видел, что дела эти реализованы с многочисленными нарушениями самых элементарных норм. Либеральная интеллигенция швыряла в Дзержинского дикие обвинения, не зная, какую работу он ведет, чтобы остановить вал ненависти победившего темного класса. Иногда в нем появлялось отчаяние и предательская темная мысль сверлила мозг: «Туда ли мы идем? Что за страшную силу мы разбудили в людях, в кого мы превращаемся сами?»
