Хуже того, у него стало возникать подозрение, что громогласные цели перестройки являются лишь мишурой, служат для отвода глаз, а на самом деле идет подготовка к осуществлению каких-то других, наверное, враждебных планов. Особенно это было видно по тому, с какой яростью демократическая пропаганда стала нападать на КГБ – главного охранника Системы. Его явно хотели уничтожить, чтобы развязать себе руки. Что же ждет впереди? У Булая не хватало знаний, чтобы глубоко осмыслить заспешившие события.
Единственным его собеседником, от которого можно было услышать системный анализ ситуации, был Аристарх Комлев. Каким-то незаметным образом они подружились с первой встречи, и бывший доцент, несмотря на принадлежность Данилы к «органам», с удовольствием вел с ним разговоры. Он видел, что у его собеседника имеется потребность разобраться в происходящем. А неразбериха в собственной голове припекала Данилу настолько, что порой он садился за руль автомобиля, пролетал за ночь пятьсот километров по неважной дороге и под утро стучался в окно Комлева:
– Пан доцент, встречай идейного противника.
Булаю было внове, а порой чуждо и непонятно то, что говорил Аристарх. Он пытался спорить, но независимо от того, соглашался он с Комлевым или нет, эти разговоры ему помогали. Была в речах Комлева какая-то неистребимая надежда на лучшее.
– Нет, мой друг, – говорил Аристарх, прогуливаясь с Данилой, как всегда, по лесной дороге, – твои представления о западном пути России несбыточны. Я понимаю, что тебе хотелось бы видеть свой народ таким же благополучным и преуспевающим, как, например, немцы. Ведь и правда, немецкий обыватель живет очень неплохо. Если он, конечно, не задумывается над тем, как его дурят. А те, кто задумывается, образуют «Красные бригады» или глушат тоску кокаином. Ну, да не о них речь. Если мы хотим своему народу благополучия, то должны идти самостоятельно. Что-то частное, конечно, можно и позаимствовать, но в таких важных вещах, как, например, общественное сознание, заимствовать нечего, мы развивались по совершенно разным направлениям. Почему я о нем говорю? Потому что как раз на основе нашего с тобой сознания должно строиться новое общество, правильно? Ты спросишь – а может быть, наоборот? Нет, не наоборот. Общественное сознание вырастает веками, из поколения в поколение. Оно у нас не только в мыслях, оно и в подкорке, в темной глубине головы. А государственное устройство мы меняем гораздо чаще. Вот, например, сейчас начинаем новую стройку. Поэтому очередность такая: сначала посмотри, что у народа в сознании, и с учетом этого дела предлагай ему государственное устройство.
– Ну, и в чем здесь большие различия?
– В том, что в Европе больше двух веков человека выпекало буржуазное общество. У него свои правила игры. Какие они – ты лучше меня знаешь. Главное в том, что человек Европы атеист, прагматик. Вся игра политических сил ведется вокруг сугубо практических вопросов. В частном измерении – это сознание маленького человеческого существа, которое борется за выживание. Мозги его искусственно уменьшены в калибре настолько, чтобы оно верило легенде о равенстве возможностей и ощущало себя свободным. Для него создан иллюзорный мир свободы – этакий большой вольер. Ему внушили, что свобода заключается в возможности передвигаться в этом вольере и удовлетворять свои потребности. Правда, здорово? Что еще человеку надо?
– Красиво излагаешь, герр доцент. Особенно про вольер. А где же решетки этого вольера, куда нельзя соваться этому маленькому существу?
– Напрасно язвите, герр шпион. На вашем месте надо бы твердо знать, что за пределами вольера есть еще и администрация зоопарка. В этой администрации белые люди решают, какие условия кормежки и гигиены требуется создать в вольере. Сколько бананов надо поставить его обитателям, а какого непослушного крикуна оставить без жратвы. И представь, при всей потрясающей гласности зоопарка решения принимаются абсолютно независимо от того, чего хотят в вольере. Учитывается разве что состояние стада.
Так вот, существо в вольере знать не знает, что настоящая свобода человека заключается совсем не в свободе удовлетворять свои инстинкты. Человек только тогда становится по-настоящему свободен, когда осознает собственную богоподобность и вечность своей души. Познавший истинного Бога поднимается над любым материальным пониманием свободы. Все глупости, вроде удовлетворения земных потребностей, отодвигаются в сознании на второй план. Чувствуешь? В сознании! Он хочет есть и пить, путешествовать и учиться, но это для него не главное. Главное – его связь с Творцом и выполнение его земного долга перед Господом. Это есть особое состояние души, которую уже нельзя сковать никакими выдумками. Вот где мы с Западом расходимся так, что не сойтись.
– Все здорово, только русские-то тоже атеисты и прагматики!
– Не спеши с выводами. В России буржуазия не успела привить народу буржуазного сознания. Времени у нее не хватило, да и православная мораль была сильна. А тут и революция случилась.
Вот скажи, ты сам крещеный?
– Да, бабка крестила.
– И я крещеный, и большинство наших с тобою соотечественников. Правда? Что это значит? То, что советский атеист – самый ненадежный атеист в мире. Он атеист не по убеждению, а по глупому наущению. Антихрист на Руси при большевиках своей задачи решить не сумел. Мучения он принес страшные, но веру не искоренил. Подсознание-то работает, и несут крестить советские атеисты своих детей в церковь. У нас даже не успело появиться полностью некрещеного поколения. Большинство людей в традиционно православных районах сегодня являются крещеными. В смысле промысла Божьего это очень важно.
Так что такое религиозное общественное сознание? Это когда человек осмысливает себя не гражданином государства, со своими правами и обязанностями, а членом верующего общества, и ожидает от этого общества жизнеустройства по законам веры. Русский народ, бесспорно, был таким, и тяга к корням у него просыпается.
– Ты что, хочешь сказать, что мы вернемся в состояние «до семнадцатого года»? Да ты в своем уме? Ты же историк, Аристарх! – Данила даже остановился от удивления, услышав вывод Комлева.
– Да, я, историк. Поэтому и говорю, что западные нормы нам не подходят. Так же, как не подходили они и Российской Империи. Ведь если бы народ был готов принять буржуазную революцию, то он грудью бы встал на защиту правительства Керенского. А он вместо этого пошел грабить помещиков, жечь усадьбы и делить землю.
И перестройку он не поддержит. Ведь кто ее возглавит? Да те же прорабы, что уже много лет заправляют нашей с тобой жизнью. Ты не хуже меня знаешь их мораль и их ум. Это армия жулья, которая неимоверно обогатится и гарантированно загубит дело, а люди с совестью окажутся за бортом, в социально ничтожном положении. Понимаешь, о чем я? Прежде чем объявлять о построении нового общества, нужно подумать, что наиболее всего подходит не жулью, а людям с совестью. Их ведь на Руси большинство. Вообще, русская совестливость – это, брат, особь статья. Ее под корень старались извести, знаешь почему?
– Интересно, почему?
– Скажу тебе одно исторически подтвержденное наблюдение. С протестом против «красного террора» и убиения церкви выступали именно совестливые люди. Те, кому совесть не позволяла молчать. Вот их в первую очередь боялись и убивали. Да всех не убили. Совестливость ведь из глубин народа идет. Вот в этих глубинах новые политики и родятся.
– И ты веришь, что это может случиться в нашей стране?
– Сейчас весь политический Олимп заполнен гиенами, – существами без души и совести, которые будут еще какое-то время чередоваться на троне. Будут рвать друг у друга богатство, насильничать, погрязнут в разврате. Но как верующий человек, я не сомневаюсь, что Господь постепенно выведет наше общество на совестливый путь. Сколько времени на это потребуется, не знаю. Но иной дороги у нас нет. А пока Горбачев с его бесовским выводком только толкает ее в объятья врага.
– Аристарх, пока я боролся за советскую власть, Западная Европа и иже с ней действительно были моими врагами. Но почему они должны враждебно относиться к нам теперь, если мы захотим построить у себя такое же общество, как у них?
– Да не волнуйся ты так. Я подозреваю, что ты меня начинаешь тихо ненавидеть. Товарищ Булай! Я историк. Всю жизнь я копаюсь в российском прошлом и только из опыта прошлых лет делаю выводы о настоящем и будущем. А опыт этот показывает, что нет ничего нового в этой жизни. Все, что сейчас
