вероятности готовит против него какую-то акцию. Возможное нападение Сикоры на священника могло выглядеть только двумя способами: либо его осведомитель по команде вываливает лагерному начальству кучу компрометирующего материала на заключенного, либо лейтенант устраивает над ним личную расправу с помощью псов. Плохо зная Сикору и не будучи в состоянии предугадать его поведение, Уваров решил действовать наверняка и запретить ему работать по священнику. Однажды во время своего пребывания в отделении, утром после развода, когда наступает пауза в жизни лагерного начальства, он послал дежурного заключенного разыскать Сикору, а сам стал готовиться к встрече с ним. Понимая, что встреча будет трудной, он пытался собрать все свои моральные силы в кулак и думал о предстоящем разговоре. Ощущая сильное напряжение, он вдруг поймал себя на мысли, что надо перекреститься. Станет легче. Виктор повернулся к углу, в котором не стояло никаких икон, вообразил, что там стоит икона Спасителя и вдруг почувствовал, что рука его словно налита чугуном. Рука не слушалась его и он с внутренним изумлением увидел, что наложить на себя крестное знамение очень трудно. Он не знал, получилось ли бы оно тогда, если бы не шаги Сикоры в коридоре. Шаги звучали громко и уверенно, словно предвестие начинающейся схватки. И рука его сама поднялась ко лбу…
Сикора вошел не здороваясь и не снимая фуражки. Лицо его выглядело словно окаменевшая маска безразличия. Он явно понимал, что сейчас предстоит. Но Уваров был уже достаточно опытен, чтобы с ходу принять предложенный вид прямого фехтования. С этим еще успеется. Он улыбнулся и широко развел руками:
– Выбирайте любой стул, Станислав Брониславович…посидим, поговорим.
Сикора продолжал стоять, но со скрытой издевкой произнес:
– Предпочитаю стоять в присутствии столь высокопоставленных персон.
Он пришел для открытого столкновения. Если иметь в виду, что это было столкновение с оперуполномоченным «органов», проводивших страшную «чистку» по всей стране, такое поведение говорило о силе характера. Виктор понял, что играть в тактические игры с этим человеком бесполезно. Поэтому он решил перейти в атаку. Он сел, помолчал, затем закурил и задумчиво проводил взглядом клуб синеватого дыма. Затем сказал спокойно, в растяжку:
– Я послал запрос на Вас Станислав Брониславович. Что-то много у Вас в биографии неясных моментов. Взять хотя бы родословную…
Ему показалось, что Сикора внутренне дрогнул, хотя продолжал сохранять на лице высокомерную и холодную мину. На самом деле у Уварова не было никаких серьезных зацепок за обстоятельства биографии лейтенанта, за исключением одной мелочи: он происходил из местности, где когда-то были расположены лагеря красноармейцев, захваченных в плен во время польско-советской кампании 1920 года. Лагеря были огромные и власти привлекали местных жителей к работе в них надзирателями и прочей легерной прислугой. Часто случалось так, что именно эти работники отличались особыми издевательствами над пленными и доводили их до голодной смерти, отбирая последние крохи. Как знать, может быть, Бронислав Сикора как раз с такой стороны себя и показал. Судя по той ненависти, какую демонстрирует его сынок по отношению ко всему русскому…
– Так вот, ответ на мой запрос придет попозже, а пока я хочу сказать Вам о другом. Вы активно вербуете осведомителей в отделении. Кто Вам это санкционировал?
– А кто мне это запретил? Это люди, которые добровольно исполняют свой гражданский долг.
– Судя по всему, у Вас гражданский долг выполняют не только люди, но и собаки. Ведь они нападают именно на тех, на кого указывают Ваши осведомители. Вы, наверное, забыли, что живете при советской власти, у которой нет такой системы наказания, как стукачи в связке с собаками. Если Вам непонятно, что Вы нарушаете социалистическую законность, то я могу помочь этой беде с помощью вышестоящей инстанции.
– Меня не запугать такими угрозами. Тем более тем, кто связался с антисоветски настроенными попами.
– Ах, вот оно что! Тут налицо попытка вмешаться в оперативный процесс. Вы выслеживаете, с кем работает лагерный оперуполномоченный, это уже статья. Исходя из тех прав, которые я здесь имею, приказываю Вам прекратить вербовку осведомителей, а псов ликвидировать как опасных для жизни и здоровья персонала.
После этих слов Виктор увидел, как бледно-серые глаза Сикоры затянулись пеленой бешенства, руки его жались в кулаки, губы задрожали. Затем, преодолев себя, Сикора процедил сквозь зубы:
– Говном подавишься, пся крев – и вышел из кабинета, не закрыв за собой дверь.
Виктор знал, что он будет делать, поэтому вызвал дежурного и сказал:
– Следуй за лейтенантом на расстоянии и смотри в оба. Если увидишь, что он спускает на кого-нибудь собак – сразу ко мне.
Через пять минут дежурный влетел к нему в кабинет:
– Лейтенант ведет куда – то попа из цеха. Похоже, за бараки…
Виктор проверил барабан своего нагана и поспешил к пятому бараку, за которым уже скрывались фигуры офицера и священника вместе с собаками. Чуя неладное, он бросился бежать, но когда завернул за угол, то увидел лежащего на талом снегу отца Петра, горло которого рвала овчарка. Сикора стоял поодаль, держа на поводке второго пса. Увидев Уварова, он отпустил поводок и указывая на оперуполномоченного скомандовал «фас». Огромный пес, сжимаясь и разжимаясь как стальная пружина, помчался на Виктора и прыгнул на него, заученно нацелив лапы в грудь. Уваров выбросил руку с револьвером вперед, поймал стволом грудину зверя и успел выстрелить два раза. Пес с воем упал, придавив собой чекиста. Едва Виктор свалил с себя труп первого пса, как увидел разинутую пасть второго, целившегося схватить его за горло. Он снова выстрелил почти наугад, угодил псу в пах и тот обрушился рядом, перевернувшись на спину.
«Сикора вооружен, будет стрелять» мелькнула в его голове мысль и, перекатившись по снегу, он не поднимаясь выстрелил в лейтенанта, который подбегал к нему с револьвером в руках. Пуля ударила в живот, и словно наткнувшись на невидимую преграду, Сикора рухнул на колени. Лицо его исказила гримаса невыносимой муки, но с трудом подняв револьвер, он пытался навести его на врага. Виктор еще раз перекатился по снегу и выстрел лейтенанта ударил в снег рядом с ним. Уваров приподнялся на левом локте, чтобы еще раз выстрелить и увидел, что его противник рухнул лицом в снег, и у его живота растекается кровавое пятно.
Виктор хотел встать, но вдруг почувствовал, что совершенно обессилел. Он на коленях подполз к отцу Петру и увидел, что лицо священника уже заострилось и стало непривычно чужим. Горло его было разорвано вместе с трахеями.
К месту схватки подбегала охрана и свободные от работы заключенные.
– Заключенных не подпускать – приказал Уваров солдату охраны – Вызвать начальника отделения.
Когда прибежал Толмачев, Уваров сказал: оформляй протокол инцидента. Смысл: Сикора сошел с ума, натравил псов на всех подряд, в том числе на оперуполномоченного. Пришлось открыть стрельбу на поражение. В инциденте погибли заключенный Воскресенский и сам Сикора. Его псы ликвидированы.
Борис с сомнением посмотрел на оперуполномоченного, но ничего спрашивать не стал. Он тоже кое- что знал о происходящем в зоне от своих осведомителей, но решил в это дело не вмешиваться.
Ночью Уваров пришел в фельдшерский пункт, где лежал отец Петр. Он включил тусклую электрическую лампочку и поднял закрывавшую священника простыню. Лицо покойника стало неузнаваемым. Было видно, что душа уже не оживляет его черт, и останки лишь ждут упокоения, чтобы окончательно прервать линию жизни русского человека Павла Воскресенского. В голове чекиста гудело пустое черное пространство. Он пришел к отцу Петру сказать ему прощальные слова и вдруг обнаружил, что слов нет. Уваров стоял перед священником и чувствовал, как тело наливается свинцовой тяжестью, а в душе, словно горячий вулкан назревают рыдания.
И они вырвались жгучей лавой, лишая его сил и воли. Он упал на колени и зарыдал глухо, словно зверь, извергая из себя боль и ненависть к этому миру, убивающему своих праведников. Он не помнил, сколько пробыл перед лежавшим на столе священником и очнулся, когда за окном залаяли овчарки, выводимые на утренний развод. Настала пора уходить. Виктор еще раз огляделся в полумраке тихой комнаты и словно увидел на стенах тени других невинно убиенных светильников своей земли. Снова спазм сжал его горло, но он преодолел его. Достал из кармана крест священника, который к нему в кабинет принесли вместе с его личными вещами, и поставил его в угол комнаты. Потом поцеловал отца Петра в лоб
