Начало учебного года было тревожным. Второго сентября прилетела весть о том, что Германия вторглась в Польшу. Вслед за этим ей объявили войну Англия, Франция и Канада. Где-то совсем рядом началась большая война. В воздухе повисла тревога. Неслышные громы боевых действий словно докатились до Ветошкина. Среди выпускников ходили разговоры о том, что грядет усиленный призыв в армию. Севка, как и другие студенты, не мог не думать о будущем. Он видел, что его семейная жизнь с Волей не получилась и понимал, что насильно мил не будешь. Это мучило его и в то же время, он надеялся на то, что после выпуска жизнь каким-то образом расставит все по своим местам. Однако выпуска ждать не пришлось. 17 сентября СССР вступил на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, а вслед за этим военкоматы начали расширенный осенний призыв. Кроме набора в рядовой состав, производился набор в командиры работников партийного и комсомольского звена.
Поздно вечером в последний день сентября к техникуму подъехала «эмка» Колоскова. Районный руководитель на сей раз не стал соблюдать условности. Он постучал в комнату Булаев, вошел и поздоровался. Севка изумленно смотрел на Владимира Дмитриевича, а Воля замерла в сладком восторге. Именно такого поступка она ждала от своего возлюбленного.
– Извини, Всеволод, что так получилось. Вот, пришел с вами попрощаться. Завтра ухожу в армию. Хочу сказать несколько слов Воле.
Севка не мог произнести ни слова от сковавшего его шока. Воля поднялась с кровати и вышла в коридор. Потом они спустились в темный парк и остановились среди сосен. Колосков схватил Волю в свои объятья и стал бурно целовать. Они упали на сырой мох и соединились, почти теряя сознание от страсти.
Колосков и Воля не видели, как совсем рядом с ними словно призрак прошел Севка. Почти не соображая, что он делает, охваченный невыразимой болью, Булай бродил по лесу в надежде увидеть жену и остановить этот ужас. Но он никого не нашел и вернулся к себе в комнату посиневший от холода и страданий.
Воля вернулась поздно ночью, молча собрала чемодан со своими вещами и ушла к подругам в другую комнату. Севка, проживший за эти часы целую жизнь, не двигаясь смотрел на происходящее. Он превратился во внешнее подобие человека, не способного на нормальное поведение. Понадобится еще немало времени, прежде чем Булай придет в себя от шока, справится с болью, сковавшей его душу раскаленным обручем. А пока в его голове словно чугунный маятник качалась лишь одна фраза: «За что?»
Они продолжили учиться рядом, но практически не общались. Приход Колоскова открыл Булаю глаза на причины холодного отношения к нему жены. Он все понял и надобность в объяснениях с Волей отпала. Теперь все его существо подвергалось предельному испытанию на выдержку. Он перестал спать, его бросало из боли убитого мужского самолюбия в ярость мстительных желаний. Мысли его были неразборчивы, чувства смешались. Душа невыносимо страдала. Но сквозь всю эту боль стала пробиваться мысль: «может быть это мне за то, что я сделал с Настей?» Мысль стала посещать его все чаще и чаще. Он думал о девушке и неведомым образом эти воспоминания приносили ему облегчения.
А Воля была счастлива. В ту решительную ночь Колосков поклялся в любви и обещал после возвращения из армии развестись и жениться на ней. Теперь же они договорились о переписке.
Так совпали бурные перемены в жизни Булаев с переменами в мире. В ноябре началась финская кампания и страна стала постепенно погружаться в атмосферу военного лагеря. Люди в военных формах заполнили улицы. Газеты сообщали о победах советских войск, хотя чувствовалось, что не все так гладко. В кинотеатрах шли военные кинофильмы, по радио звучали военные песни. Наступал сороковой год, в мире бушевала война и СССР не мог не чувствовать ее жаркого дыхания. В людях словно проснулось предчувствие пожара. Не зная грядущего, они все равно готовились к худшему. Ощущение общей опасности нависло над страной.
После новогодних праздников Севка вместо того, чтобы ехать в Ветошкино, ринулся в Муром. Он добрался с попуткой до Арзамаса и сел в единственный, забитый сверх всякой меры пассажирский вагон почтово-багажного поезда Сергач-Москва. Отстояв всю ночь в набитом и прокуренном тамбуре, на рассвете Булай спрыгнул на перрон станции Муром. Единственное, что он знал, это то, что Настя работала в воинской части, расположенной в бывшем Спасском монастыре. Спрашивая у ранних прохожих дорогу, парень дошел до древнего монастыря, расположенного неподалеку от спуска к Оке. Его стены и башни необыкновенно красивой кладки несли на себе печать времени и возвышались на фоне рассветного неба древней сказкой.
До начала рабочего дня оставалось еще два часа и Булай побрел к реке. Она не совсем замерзла, в ее стремнине бурлила черная вода. В Муроме Ока приобретает былинный размах и несет свои воды с величавой и неудержимой неспешностью. Севка всегда впадал в восторг от вида большой воды. Есть в этом виде что-то необыкновенное, что-то колдовское. Он стоял на высоком берегу и смотрел, как первые блики рассвета выбеливают тусклый снег, как светлеет Восток и вся окружающая природа начинает просыпаться. Запиликали на берегу какие-то зимние птахи, загуляла в стремнине рыба, чадя угольным дымом пропыхтел в направлении Горького речной буксир, появились бабы, несущие корзины с бельем для полоскания. А над всеми этими картинами пробуждающейся жизни, в дымах окрестных деревень медленно заполняла небо малиновая зимняя заря.
К началу смены Севка стоял у входа в монастырские ворота, за которыми располагался пропускной пункт. В ворота проходили группками и по одному горожане, среди которых было много женщин. До начала работы оставалось всего несколько минут, когда он увидел Настю. Она издали узнала его и замедлила шаг, будто ослабла в ногах. Наконец, подошла и сразу сказала:
– Севочка, не надо было тебе приезжать. Ничего уже не вернуть.
Севка растерянно и заикаясь начал бормотать:
– Я виноват, Настенька, я все понимаю, черт попутал, что-то непонятное…
– Мне главное понятно, Севочка. Ты на нашу любовь наступил и раздавил ее. Больше ничего не будет. Уезжай.
Опустив голову, Настя проскользнула мимо и скрылась за монастырскими воротами.
Надежды Севки на прощение рухнули. Он стоял один среди снегов древнего города, опустошенный и потерянный. Город уже проснулся и улыбался солнечными зайчиками в окнах, блеском монастырских куполов, переливами инея на старых липах. Он звал к радости жизни, но из схваченного спазмами горла Булая вырывались лишь глухие рыдания.
* * *Весна 1940 года пришла вместе с победой на финском фронте и завершением учебы в техникуме. Выпускникам дали всего две недели на отпуск, а в конце мая Всеволод Булай был призван на действительную военную службу и вскоре воинский эшелон уже увозил его в Монголию, где он станет рядовым артиллерийского полка на конной тяге.
Севка стоял в тамбуре последнего вагона, без конца курил, смотрел на майскую зелень за
