ПРИНЦЕССА
Перевод А. Ляуэр
Вообще-то я ни с кем не дружил. Почему? Сам не знаю. Наверное, класс наш был такой, недружный. Ребята жили далеко от школы и сразу после уроков разбегались по домам. Виделись только в школе, на переменках трепались — вот и все наше общение. Была у нас, правда, харцерская дружина[1], но в нее входили почти одни девчонки. Я, во всяком случае, не входил.
Иногда мне казалось, что неплохо бы иметь друга, но только настоящего. Да откуда его возьмешь? Нельзя же просто так присмотреть себе кого-нибудь, а потом подойти и предложить: «Давай с тобой дружить!»
Ерунда получится.
Ирка появилась в нашем классе зимой, в середине учебного года. Девчонкам она сразу не понравилась. Держалась в стороне от всех и была какая-то чудная. Некрасивая, может, хотя я в этом ничего не понимаю. Длинная, волосы сзади стянуты… И прической-то не назовешь… Только когда однажды в воскресенье я встретил ее на улице с распущенными волосами, я понял: этот уродский хвост у нее для маскировки, чтоб к ней в школе меньше цеплялись.
Город у нас небольшой, но и не дыра какая-нибудь. Много красивых девушек, и одеты они получше Ирки, а все же, когда она шла по улице, мальчишки, да и парни постарше, оглядывались на нее чаще, чем на других. Правда, приставать не решались. Уж очень она отличалась от всех и никому из нас не подходила… Или это мне одному так казалось?
Во всяком случае, в нашем классе точно никому не подходила. Вернее, наш класс ей не подходил. Иногда я весь урок только и делал, что смотрел на Ирку, никого больше не видел. А ведь она совсем не была красивой. Как, скажем, Данка Козловская или Вальчак.
Если не ошибаюсь, Хенек Мальгерчик тоже на Ирку пялился. Ему это было проще, он прямо за ней сидел. Хотя что он мог видеть — только хвост ее, кое-как скрученный. Интересно, встречал он ее на улице с распущенными волосами?
Новенькому, наверное, всегда трудно ужиться с классом. Но он, по крайней мере, старается. А Ирка ничего не делала, будто ей все равно было. Почти ни с кем не разговаривала, а если и скажет, то что- нибудь вроде: «Передай, пожалуйста», «Извини», «Что на сегодня задано?»…
Однажды Мальгерчик говорит мне:
— А может, она ненормальная?
— Кто ее знает… Странная она какая-то.
— Ходит как во сне, все время о чем-то думает.
— Да не думает, а, похоже, из-за чего-то переживает!
— А ты спроси! — предложил Мальгерчик.
— А ты сам не можешь? — поддел я его, хотя понимал, что ни он, ни я и никто в классе у нее ни о чем не спросит.
В другой раз Мальгерчик подошел ко мне и говорит:
— Послушай… А где, собственно, она живет?
— Кто?
Он пожал плечами, показывая тем самым, будто я прикидываюсь и это его совсем не удивляет. Потом пробормотал себе под нос:
— Кажется, где-то за мостом…
— Может, и за мостом… — пришлось мне согласиться, тем более что я часто встречал Ирку в нашем пригороде за рекой.
— А ты не знаешь, откуда она приехала? — продолжал допытываться Мальгерчик. — Так вдруг, ни с того ни с сего, в середине года… Должна же быть какая-то причина. Как ты думаешь?
— Я-то ничего не думаю, — отрезал я. — Это ты без конца о ней думаешь! Отцепись от меня со своими дурацкими вопросами.
Он обиделся и на несколько дней отстал. Не подходил ко мне на переменках, а когда мы случайно сталкивались в коридоре или в дверях, демонстративно отворачивался. Но мне совсем не хотелось этого замечать, и я притворился, что просто не вижу его уловок.
Вопрос, откуда приехала к нам Ирка, да еще в середине года, занимал не только Мальгерчика. Был у нас такой Кавецкий, который почему-то решил, что в своей прежней школе Ирка натворила дел — и ее к нам перевели. Как будто можно так просто перевести человека из одного города в другой. Однако Кавецкий пошел в своих предположениях еще дальше и на следующий день объявил всем, что Ирка, наверное, сидела в исправительной колонии и имеет судимость. Вот кретин!
— Когда узнаешь, что она агент иностранной разведки, скажи мне, — предложил я ему. — А вообще советую тебе заткнуться, если не хочешь получить по шее!
Все эти истории Кавецкого были, конечно, чушь собачья. Но странное дело, они застревали в памяти.
Мне самому потом не раз приходило в голову, что история с исправительной колонией сильно смахивает на правду. Не случайно ведь Ирка казалась серьезнее нас и как-то взрослее.
Проще всего было подойти к ней и спросить, зачем она приехала в наш город. Может, и ответила бы. А нет, так сказала бы, что это не наше дело. По крайней мере, было бы ясно, что она не хочет о себе говорить. Правда, тогда, в первый день, Данка Козловская спросила Ирку об этом, но вы бы видели как!..
— Это откуда же, интересно, вы к нам пожаловали? — уронила Данка свой вопрос поверх Иркиной головы и скорчила физиономию, которая должна была означать: если скажешь, что из Парижа, все равно не поверим!
— Да уж издалека… пожаловали… — передразнила ее Ирка.
И Данка заткнулась.
Мальгерчик тогда рассмеялся, но сам струсил и ничего у Ирки не спросил. Я тоже. Хотя подумал, что как раз мне бы она и ответила. Я ведь не стал бы выдрючиваться, как Данка…
На днях мне пришла в голову странная мысль: что, если я трус?.. Ведь иначе я нашел бы повод поговорить с Иркой. А может, проводил бы ее домой? Или пошел с ней в кино? Никогда прежде я не замечал, что трушу. Когда же это со мной произошло? Однажды по радио я слышал, что трусость — это болезнь и от нее нужно излечиваться. Не иначе как я заразился ею от Мальгерчика.
И посоветоваться мне было не с кем. Такова уж жизнь: когда нужно с кем-нибудь серьезно поговорить, оказывается, что поговорить-то и не с кем. Все вроде бы умные, а подопрет — и нет никого.
Люди часто притворяются умными. Взять, к примеру, нашего соседа Гуркевича. Вроде не дурак был, а пять лет получил и теперь сидит. Каждую неделю он играл в лотерею — все хотел выиграть миллион. А кончилось это тем, что он ограбил кассу нашей керамической фабрики. Ну что скажете — умный поступок?
Когда мама узнала, что Гуркевича посадили, она вздохнула с облегчением.
— Слава богу, что наша Зюта за него замуж не вышла! На волосок от этого были…
