Вот оно, письмо! Обычный в несколько раз сложенный тетрадный листок. Это он, ведь я же держал его в руках там, за партой.
И тут послышались чьи-то шаги в раздевалке. Сунув письмо в карман, я мгновенно отскочил от вешалки. Встал у дверей. Шаги утихли, кто-то остановился, словно намереваясь войти. Ни минуты не раздумывая, я сунул кошелек за батарею.
И вышел. У двери стоял истопник. Как обычно, он направлялся к себе в котельную. Стоял и закуривал сигарету. Меня он не замечал. Можно было вернуться и положить кошелек на место. Но теперь мне было страшно.
Я выбежал на улицу. Остановился только на углу, за киоском. Встал так, чтобы меня не видели со стороны школы, хотя это не имело ни малейшего значения. Вынул письмо из кармана и изодрал его в мелкие клочья. Потом рассыпал их вокруг и яростно стал втаптывать башмаками в снег. И даже в голову мне не пришло, что можно было прочесть это письмо.
На следующий день первый урок вела наша классная руководительница пани Вонторская. Она проверила список, вынула журнал, в котором проставляла отметки. «Будет спрашивать, — подумал я. — Только бы не Сохацкую, она ей сегодня ничего не ответит!» Я беспокоился за Анку. Она сидела неподвижно, уставясь в стену.
— Кто припомнит, о чем мы говорили на прошлом уроке? — начала пани Вонторская.
И тут встала Эва Винклер:
— Простите, пожалуйста! У меня вчера на уроке физкультуры пропал кошелек. Там были деньги.
Класс беспокойно задвигался. А я почувствовал, что со мною происходит что-то странное. Я оцепенел, ужас охватил меня. Выходит, я все же… вор? Я — вор? И что теперь? Если уж первый шаг сделан, то какой будет: второй? Я старался не смотреть на Анку. Да, главное не смотреть на Анку. Ни в коем случае. О чем она думает? Что она думает обо мне?
Откуда-то издалека, совсем издалека доходил до меня голос классной руководительницы:
— Кража? У нас? Быть не может… Ведь за все годы в нашем классе ничего не пропадало, скажи, как это случилось?
Эва посмотрела на Сохацкую злым, мстительным взглядом.
— В этом кошельке, — цедила она слова, — было любовное письмо, которое Анка написала Анджею Косинскому. Я как раз хотела вам сегодня его показать. Но письмо пропало. Кто-то выкрал его… И деньги тоже!
Я никак не мог собраться с мыслями. Вряд ли там были деньги, я их не видел… Эва лжет, наверняка лжет! Она еще хуже, чем я предполагал. Но что теперь будет? Ничего умного не приходило мне в голову. Я прекрасно понимал, чем все это грозит. Анку теперь уже не спасешь, ей ни за что не оправдаться! Никто не поверит, что украла не она. Ведь только Сохацкой нужно было то письмо. А если кошелек пропал? Никто не поверит, что Анка не брала денег. Ее выгонят из школы. Эва не отступится. И мать ее тоже… Боже ты мой, что я наделал!
Как теперь быть? Сказать, что это я? Но тогда что будет со мною? И поможет ли это Сохацкой? Да и вообще, поверят ли они мне? Паук украл письмо и деньги? Паук? Ни класс не поверит, ни учителя. В лучшем случае скажут, что глупый Паук неизвестно по какой причине выгораживает Сохацкую, берет вину на себя. Благородный, видите ли! Ну и что теперь делать?
Пани Вонторская обвела класс растерянным взглядом. Класс молчал. Все глаза устремлены были на Сохацкую.
— Анка! Что все это значит? — заволновалась руководительница. — Может, ты все же объяснишь?
— Это неправда, — тихо сказала Анка и повернулась к Эве. — Это неправда, — повторила она.
Эва язвительно ухмыльнулась. Она понимала свои преимущества. Это бездоказательное «неправда» Анке не поможет.
— Неправда? А сто злотых украли. Испарились они, что ли? Вместе с твоим письмом.
И тут ситуацию спас Викарек. Я не думаю, чтобы он умышленно хотел отвести внимание от Анки. Скорее всего, он просто чистосердечно выразил свои чувства.
— Это очень хорошо! — громко и почти весело сказал он. — Очень хорошо!
Я видел, что некоторые, мальчишки особенно, усмехнулись при этом. Похоже, не только Викарек обрадовался, что у Эвы пропало письмо и сто злотых впридачу.
— Что ты хочешь этим сказать, Викарек? — резко спросила пани Вонторская.
Викарек встал, пожал плечами и с наглым видом ответил:
— Я хотел сказать: очень хорошо, что у нее украли сто злотых, а не, к примеру, пятьсот. Это очень хорошо! — И сел на место.
Джюрджала захихикал, и настроение класса немного поднялось. Словно бы все на минуту забыли, о чем, собственно, речь и что грозит Анке.
Я воспользовался случаем. Викарек, сам того не ведая, очень мне помог. Теперь я был совершенно спокоен. Сам себя не узнавал. Паук, пожалуй, никогда в жизни на такое бы не отважился. А я встал и громко произнес:
— В нашем классе ничего пропасть не может! Винклер, вероятно, потеряла эти деньги в раздевалке или еще где-нибудь… если вообще они у нее были. Надо спросить у гардеробщицы, у истопника. Может, кто-то подобрал их.
Я прикинулся, будто не замечаю удивления класса. Верно, думают сейчас: «Ну и ну! Паук заговорил! Конец света!» И это даже развеселило меня немного. «Что вы знаете? Это вовсе не Паук! Паук сидел бы себе тихонько и никуда не лез. Это не Паук стоит сейчас перед вами. Это я стою. И совершенно спокоен, хотя знаю, что рискую. Но я твердо знаю, что хочу сделать, твердо знаю, для чего. И потому это должно удасться!»
— Совершенно правильно! Хоть один сообразил! — сказала пани Вонторская. — С этого надо было начинать. Пусть дежурный пойдет и спросит у гардеробщицы.
В одну секунду я был у дверей. Мне и в голову не пришло, что такая поспешность может показаться подозрительной.
— Что, опять ты дежурный? — удивилась руководительница.
Отворяя двери, я услышал, как Джюрджала сострил:
— Он всегда дежурный. У него профессия такая!
Раньше я наверняка бы обиделся, но сейчас это вовсе меня не задело. Ведь смеялись-то над Пауком. А мне-то что? Я перестал быть Пауком, я был собою, тем, настоящим.
Я спустился в раздевалку. Слава богу, никого! Залез рукой за батарею. Вот он, кошелек! С облегчением вздохнул: счастье улыбнулось.
Я вышел на лестницу и только там заглянул в кошелек: в одном из карманчиков лежала красная ассигнация. Значит, Эва все же не лгала, в кошельке и вправду были деньги. Хотя бы в этом ее нельзя упрекнуть.
Я немного походил по коридору, чтобы протянуть время, потом на минутку задержался у дверей, глубоко вздохнул и вошел в класс. И сказал как ни в чем не бывало:
— Истопник нашел какой-то кошелек. Твой? Если нет, мне надо тут же вернуть его.
— Да, мой. Покажи! — Эва была скорее удивлена, чем обрадована. Она быстро открыла кошелек.
— Сто злотых на месте. А письма того нет! Паук, где письмо? — почти крикнула она.
— А почему Паук должен знать, почтальон он, что ли? — снова попытался сострить Джюрджала, и в классе засмеялись.
А я впервые был благодарен им за то, что они смеются над Пауком. И смеялся вместе с ними.
— Если кошелек твой и деньги на месте, тогда все в порядке! — сказала пани Вонторская и взглянула на часы.
— Но… — начала было Эва.
— Не морочь мне голову! И так из-за тебя пол-урока пропало. Садись. — Руководительница явно по горло сыта была этой историей.
И тогда из дальнего конца класса снова отозвался Викарек.
— Очень хорошо! — сказал он громко. — Отлично!
