Однако к зиме Нина рассорилась с Розенблитом — вследствие чего он распустил слухи, что он будто бы жил с ней, за что я и собирался бить ему морду, но судьба его неожиданно повернулась иначе.
Нина Магазинср была девушка удивительного обаяния, очарования и необыкновенной красоты. Русые, золотистые, гладко причесанные, но курчавившиеся над ушком волосы, большой ясный лоб, ясные темноголубыс глаза под густыми темными ресницами, нежный овал лица, прелестные нежные губы, не знавшие помады и не нуждавшиеся в ней, жемчужные зубы; рост высокий для девушки, чудные плечи, прелестный (позже испорченный преподаванием) голос; хотя она иной раз и появлялась в шляпке, что несколько роняло её в моих глазах, но в институте, во всяком случае, она ходила в берете — и, поверх белой блузки, в черном костюме (сшитом, как позже выяснилось, частью из дедушкиных брюк, частью из маминой юбки).
Едва ли не самое удивительное в Нине было то, что она совершенно не считала себя красавицей и была очень скромного мнения как о своей внешности, так и о своем уме и возможностях. Работоспособностью она всю жизнь обладала в высочайшей мере, и в конце концов, по крайней мере в свою работоспособность поверила.
Я думаю, здесь можно рассказать об интеллектуальной истории Нины — целесообразно все сосредоточить в одном месте, чтобы потом уже не возвращаться.
Яков Миронович, отец Нины, видя, как она с шестнадцати — семнадцати лет закручивается в романах, решил, что ее нужно пристроить к делу — чем скорее, тем лучше. По совету В.И.Балинской уже в 9 -м классе — без малого в 16 лет — Нина поступила на английское отделение Высших педагогических курсов иностранных языков, где не требовали никакого диплома и не было ограничения возраста для поступающих; большинство учащихся были гораздо старше Нины, что-то на 10–15 лет. Эти курсы давали оканчивающим право преподавания; учили здесь сплошь только превосходные преподаватели — либо англичане, либо люди, побывавшие в Англии, либо имевшие с детства очень хороших гувернанток. Курсы эти имели своего партийного «зитц-пред-седателя» (директора Чугаева), но фактически руководила ими Вера Игнатьевна Балинская, бывшая домашняя учительница Нины, блестящий преподаватель, очаровательный человек, великолепный организатор, с которой все преподаватели охотно обсуждали и отдельные приемы уроков, и особенности учеников, и т. п. Эти преподаватели были «вручную» выбраны (hand-picked) Верой Игнатьевной и были действительно как на подбор, великолепные, преданные делу педагоги, люди самоотверженного труда; v них было просто невозможно отлынивать от работы; и ученики и ученицы, сами готовившиеся стать такими же преподавателями и по большей части уже знакомые с жизнью, не только блестяще выучивали английский язык, но учились трудиться. Фонетику преподавал там знаменитый С.К.Боянус. Курсы, которые Нина закончила в 17 лет, давали право преподавания языка в высших учебных заведениях.
Поступив 17-ти лет в ЛИЛИ, Нина оказалась по языку впереди всех своих товарищей, а так как в то время полагалось, чтобы отличники занимались с отстающими, то Нину сразу пристроили давать своим же товарищам дополнительные уроки. У нее было даже две языковые группы, а с одной из них она в течение не менее двух лет занималась регулярно два раза в шестидневку. Но кроме очень общего представления, что она когда-нибудь станет преподавателем английского языка, у Нины не было ясности в том, каково должно быть ее будущее. У нее не было никакого устремления овладеть лингвистической наукой — романы с мальчиками казались ей куда интереснее.
На втором курсе, на занятиях английской литературой у глупой и невежественной Е., Нине было поручено сделать доклад о романах Олдоса Хаксли — его «Прекрасный новый мир», пародия на тоталитарные режимы, в том числе и на наш, тогда еще у нас не был известен, и когда появился, его у нас еще рассматривали только как критика буржуазной цивилизации, чуть ли не «попутчика» коммунистов, вроде Ромэна Роллана. Русских переводов его романов почти не было, да и английские тексты можно было найти только в Отделении иностранной литературы Публичной библиотеки, которое помещалось на Моховой, на месте закрытого в середине 20-х годов для пользы просвещения знаменитого издательства «Всемирная литература».[84]
Тихий зал Отделения, имевший форму буквы L, обслуживаемый интеллигентными и преданными своему делу бывшими дворянками, знавшими все особенности характера и занятий каждого из читателей, сердечно заботившимися об их книжных нуждах, и даже теплая печка в дальнем углу – помещение было холодное, — все это располагало к себе, завлекало в книжный мир. Огромное впечатление произвел на Нину и Хаксли: так зримо изображенное им переплетение судеб людей одаренных, ярких, но лишенных подлинных интересов, никчемных, мятущихся, но не могущих выйти из круга тривиальных романов и тривиальных разговоров, заставило ее оглянуться на себя: неужели и я буду такая?
Доклад был написан быстро, со вдохновением, красноречиво прочитан; Е. даже попросила отдать ей текст прочесть еще раз. Успех не только окрылил Нину, но и убедил ее в том, что она выбрала не ту специальность; она пошла в деканат проситься, чтобы ее перевели на литературное отделение. Но Шуб ответил ей:
— Сильных студентов мы не переводим.
(Ага, значит она сильная?)
Это как раз был период начинавшейся нашей дружбы, и Нина решила сделать, как я: учиться на одном отделении (или факультете), а сдавать и за другое — литературное. И если я не выдержал двойной нагрузки, то Нина, с ее внутренней самодисциплиной, полностью сдала все экзамены за оба факультета.
Еще на первом курсе института в январе 1933 г. Нина, кончив педагогические курсы, опять по настоянию и с помощью Якова Мироновича начала преподавать английский в Институте восточных языков им. А.С.Ену-кидзс. Это было заведение, несколько схожее с позднейшим Университетом Лумумбы; в нем учились и преподавали главным образом взрослые профессиональные революционеры стран Востока и наши партийные работники, готовившиеся к работе на Востоке, — но преподавали и некоторые серьезные филологи-востоковеды. Там же читал лекции по государственному праву и сам Яков Миронович.
Итак: занятия на «английском цикле» лингвистического отделения (факультета); занятия с группой отстающих, там же; сдача экзаменов за литературное отделение (факультет) и иногда слушание лекций там; преподавание в Институте восточных языков; и уж только сверх всего этого романы; но и на них вполне хватало времени.
Такой темп жизни задала себе Нина в 1934 г., и так она продолжает жить и в 1989 г.;[85] только еще прибавились дом, дети, хозяйство, — и, конечно, немного испортился характер; она стала утомленной, раздраженной, даже немного властной — или это кажется потому, что голос стал громкий, а слух стал слабеть. Но не работоспособность. И не блеск её преподавания.
Вот вам портрет в молодости нынешнего профессора, доктора филологических наук, известного литературоведа Нины Яковлевны Дьяконовой.
Возвращаюсь к 1933.34 учебному году. Я, конечно, отличал Нину среди ее однокурсников, но мне казалось, что вся она до такой степени не для меня, что я не очень и смотрел в ее сторону. Урок Вани Фурсенко не прошел для меня даром, и я представлялся себе молодым человеком малоинтересным.
19 апреля 1934 г. мы присутствовали на каком-то скучнейшем общеинститутском профсоюзном собрании; я сидел рядом с Келей Стрешинской, а Нина (которая недавно поссорилась со своим последним кавалером) с некоторой грустью, как она потом рассказывала мне, окидывала взором аудиторию в поисках — кого бы выбрать в провожатые: не одной же ей уходить из института! В этом отношении она была довольно избалована: первое предложение руки и сердца она получила — или, вернее, ее мать получила за нее — в Крыму, когда Нине было 14 лет; и когда эта цифра была сообщена соискателю, он ушел с восклицанием:
— Боже, какое несчастье!
Так или иначе, Нинин взор упал на меня. По решению судьбы, я накануне разбил очки, и в ту весну ходил без них, что, говорят, мне было к лицу. Мы вышли втроем — Ксля, я и Нина, и так дошли до начала Невского. Келя жила на Гороховой (Дзержинского) и повернула направо, — а я остался и двинулся с Ниной по Невскому; как она потом рассказывала, она торжествовала победу.
Весна 1934, осень 1934, весна 1935, осень 1935 года…
Не буду я дальше рассказывать эту историю — она слишком дорога и мучительна моему сердцу;
