ученый принесет ей одностороннее преимущество. — А потом добавили с улыбкой: — Ведь если бы мы сами были очень заинтересованы — мы наверняка послали бы человека туда и за свои деньги».
«Которых у нас никогда нет…» — подумал я, но промолчал и послал телеграмму в штаб антарктических исследований в Крайстчерч и Мак-Мердо, что мы не приедем.
Я знал: бороться бесполезно. Все сотрудники управления внешних сношений Академии наук всегда помогали мне. Поэтому раз они сказали «Сдай билеты и забудь о поездке», значит, где-то «наверху» победили те, с которыми спорить бесполезно.
В результате были сорваны многие научные планы, а американцы понесли денежные убытки. Принимая во внимание то, что я их так подвел, а также то, что отношения между нашими странами продолжали портиться и к 1983–1984 годам достигли, пожалуй, апогея конфронтации, я не удивился, узнав, что департамент полярных программ в Вашингтоне не выделил мне нового гранта, то есть денег для работы с обсерваторией Ламонт-Дохерти. Да и советская сторона отнеслась к этому без энтузиазма: «План, включающий работу трех советских специалистов в течение полугода, да еще за американские деньги, сначала в США, а потом в Антарктиде, слишком сложен и не соответствует духу времени. Вместо этого мы предлагаем включить вашу личную совместную с доктором Стенли Джекобсом работу в геологической обсерватории Ламонт-Дохерти в план поездок по научному обмену между Академиями наук СССР и США, ограничив ее тремя месяцами. Но и такая поездка сейчас весьма проблематична», — сказали мне в управлении внешних сношений Академии наук. Я и сам читал газеты, слушал радио и понимал, что шансов очень мало. Тем не менее собрал все необходимые документы и составил план научной работы.
Я исходил из того, что на основании исследований в Буффало у меня есть данные, говорящие о наличии в намерзшем снизу льде ледника Росса включений каких-то инородных частиц, распределенных неравномерно по длине керна. Надо было включить в план работы в обсерватории выяснение характера этих частиц, их происхождения, связать их существование со всем комплексом данных, накопленных в обсерватории по морю Росса. И, конечно, надо включить в план работы посещение лаборатории Лангвея в Буффало и более внимательное изучение там этих включений.
План был одобрен, соответствующие письма написаны, и я занялся своими текущими делами в отделе гляциологии Института географии. Прошло несколько месяцев. Наступил 1985 год. И вдруг звонок из управления внешних сношений:
— Зотиков, где вы пропадаете? Все вас ищут. Ваша поездка в США одобрена нашей и американской стороной. Выезжать надо как можно скорее…
Вот так получилось, что в начале апреля 1985 года я снова стоял со своими чемоданами, полными книг, в аэропорту Шереметьево, чтобы улететь «в США сроком на три месяца для работы в геологической обсерватории Ламонт-Дохерти и других научных учреждениях по изучению основных закономерностей оледенения Антарктиды», как было написано в официальных документах.
Так я оказался снова в этой удивительной и по-прежнему непонятной для меня стране — Америке.
Перелет прошел благополучно, и, как планировалось, 11-го апреля я прилетел в Нью-Йорк. По договоренности с американцами я должен был лететь сразу дальше в Вашингтон на самолете-челноке компании «Истерн».
Нью-Йорк встретил толпами бегущих в разные направления и сгибающихся под тяжестью чемоданов пассажиров. В отличие от Монреаля, где полно тележек для груза, которые ты можешь вести сам, здесь нужно было самому добраться до терминала, то есть места посадки на «Истерн». А для этого найти на улице остановку «желтого автобуса».
Аэродром Ла-Гардия, куда мы прилетели, так велик, что даже на этом автобусе, делающем круг по всем терминалам, от места, где разгружался наш самолет, до «истерн-терминал» — шесть автобусных остановок. Хорошо, что помог один из наших пассажиров, геодезист, который тоже летел в Вашингтон. У него не было столько чемоданов с книгами, как у меня, зато он был первый раз в Америке и держался за меня двумя руками, боясь потеряться. Как бы то ни было — в 7.20 вечера мы были уже в терминале челнока «Истерн». Челноки между крупными городами летают в Америке уже несколько лет.
Представьте себе зал с распахнутыми дверьми, а у противоположной стены три транспортера для багажа и столик с овальной аркой — калиткой личного контроля. Рядом полицейский. Вы подтаскиваете свои вещи и сразу попадает в другой ритм жизни.
— Скорее, скорее, — торопит девушка-негритянка в форме у столика. — Вы куда?
— В Вашингтон.
— Тогда бросайте вещи на этот транспортер. Не ошибитесь, а то вещи улетят в Бостон.
Я жду, когда повесят бирки, дадут квитанции. Но здесь нет бирок.
— Скорее бросайте багаж и идите дальше. — Девушка сунула нам какие-то отпечатанные в трех экземплярах квитанции с копиркой между ними.
— Бегите вверх по эскалатору на самолет. И по дороге заполните эти бумажки.
Поднялись на второй этаж. Остановились на минуту у какого-то столика. На бумажках написано: «Билет Нью-Йорк — Вашингтон. Годен для одного пролета туда или обратно. Оплата в самолете наличными или расчетной карточкой банка». И ниже — вопросы, на которые надо ответить: «Фамилия и адрес». И все. Ни документов, ничего, только — «скорей, скорей!»…
Я уже летал раньше на челноках, знал, что надо заполнять перед посадкой. Ведь одну из страниц квитанции оторвут перед посадкой при входе в самолет. Это страховая квитанция, чтобы знать, кто летел в самолете и, если он разобьется, кому и куда платить страховку.
И вот мы опять в зале типа фойе кинотеатра. Там уже много народа. Наконец открылась дверь, ведущая куда-то в полумрак, — как вход в зал кинотеатра. Человек у двери сказал:
— Самолет в Вашингтон подан. Пассажиры с номерами билетов от такого-то до такого-то, пройдите в самолет.
И толпа, превратившись в очередь, двинулась к темной двери. Когда проходили мимо того человека, он, не глядя, оторвал верхний листочек квитанции.
— Садитесь на любое свободное место.
И мы прямо из зала по коридору вошли в самолет.
Через пять минут мы взлетели. Посадка заканчивается здесь за полминуты до вылета. Последние пассажиры еще вбегали, а дверь уже закрывалась, и мы тут же тронулись. Такие челноки летают от многих компаний каждой час точно по расписанию, как электрички. Полет занимает меньше часа. Пока самолет рулил по дорожке, девушка-стюардесса жизнерадостно рассказывала нам, как она с трудом удерживается на ногах, когда самолет дергается при поворотах на земле. Но потом, когда взлетели, уже через пять минут она спокойно везла через проход столик-конторку для сбора денег. Билет стоил 75 долларов.
В Вашингтоне меня встречала молодая девушка с модной — в завитушках — прической. Увидев, что я ищу колото, она подошла ко мне и сказала по-русски:
— Здравствуйте, меня зовут Анна. Я представитель Национальной академии. Где ваши вещи, я отвезу вас в гостиницу. Завтра в десять мы ждем вас в академии.
На следующий день я проснулся очень рано — в 5.30 утра в огромном двухкомнатном старинном номере с деревянными лаковыми китайскими картинами на стенах. Разбудили птицы, которые странными голосами громко пели в полумраке рассвета. Пока принял душ, разобрал чемоданы с книгами, починил наполовину развалившийся этюдник, позавтракал банкой московской корюшки без хлеба, запив ее горячим кипятком, было уже восемь утра. Взял фотоаппарат, плащ и — на улицу. Из Москвы вылетал — был снег, а здесь — зеленая трава, цветут фруктовые деревья на улицах какими-то розово-фиолетовыми цветами. Вдоль тротуара и перед входами в невысокие дома то тут то там ярко пестрели желтые и красные тюльпаны, нарциссы, кустики азалий. Анна предупредила, что в 10.00 у меня должна быть встреча с сотрудницей отдела СССР и восточноевропейских стран Дайаной в здании Академии наук.
Я гулял по улицам не спеша, ведь до Академии наук, которая помещается на авеню Пенсильвания, от моего отеля «Гранд Плаза» совсем близко. Сделал несколько снимков и к 9.30 был уже в вестибюле академии.
Порядок здесь обычно такой. Ты должен расписаться в книге посетителей: фамилия, число, время прихода, ухода, номер комнаты, куда идешь, и подпись. И что всегда удивляет после Советского Союза — документов никогда не спрашивают.
