Ирина Измайлова
Всадники «Фортуны»
«Победить — значит не сдаться!»
Часть I
Формула Паганини
Глава 1
«Полет валькирий»
Утро занималось великолепное. Ясное небо, только что растворившее в прохладной синеве последние звезды, все заметнее окуналось восточной стороной в розовую краску, постепенно впитывая ее и все выше окрашивая ею горизонт. Воздух был свеж, как растаявший в утреннем зареве горный хрусталь. И было тихо, так тихо, что журчание маленького фонтанчика у въезда на пустынную автостоянку да жужжание пчел над кустами шиповника слышались далеко.
Но вот тишину разорвал громовой рев. Он грянул из темного проема стеклобетонного здания, огражденного никелированными барьерами. От этого проема скользила широкая полоса темного асфальта, полукругом выходившая в бесконечную кривую трассы. Могучий рык мотора, казалось, разнесся над всем ее пространством, над пятью с лишним километрами ее петляющего бега, завершенного там же, где она брала начало.
В этот момент взошло солнце. И его первые лучи упали на сигарообразный корпус машины, в плавном пике вырвавшейся на трассу.
Машина была устрашающе прекрасна. Низкорасположенный длинный фюзеляж (сравнение с самолетом напрашивалось совершенно нечаянно и слишком очевидно!), стройный вытянутый нос, нацеленный разрезать упругий воздух, широко расставленные громадные и мощные колеса, несущие крепкое тело. Эти колеса были выше корпуса, сам же корпус отделяли от земли всего три дюйма — машина летела над асфальтом, словно ее поддерживала и влекла густая воздушная струя. У нее не было ни одной дверцы, не было никакой кабины: пилот сидел, вернее — полулежал в узком верхнем отверстии, куда было встроено его кресло. Спереди виднелись лишь руки в оранжевых, на вид неуклюжих перчатках, крепко сжавшие руль, и оранжевый круглый шлем.
Сама машина тоже была пламенно-рыжего цвета, и когда солнце коснулось ее, вся словно загорелась, с ревом начиная стремительный, грозный разбег.
И вдруг… Странная вспышка, грохот, оборвавший мощный шум мотора. Оранжевый болид будто подпрыгнул, из последних сил рванувшись вперед, и затем огненный ураган охватил его, опрокинул, метнул на один из бетонных барьеров, и по безупречному полотну трассы нелепо и страшно разлетелись пламенеющие обломки. Все четыре громадных колеса раскатились по сторонам. Одно из них горело…
Сперва он думал, что вокруг совершенно темно. Темнота была такой плотной, что давила не только на глаза. Она словно сдавливала виски, тяжкая и вязкая, как ночной кошмар.
Потом он понял, что его глаза закрыты. Но ведь и сквозь опущенные веки должен проникать свет. Однако света не было. Что это? Он ослеп?
Сознание съежилось от ужаса и пропало.
Когда оно вернулось, свет перед глазами появился. И, наверное, яркий — иначе его не могло быть так много при том, что веки все еще опущены. Надо их поднять. Поднять и увидеть… Что?
Ему стало страшно. Если то, что с ним произошло, — не жуткое сновидение, если это случилось на самом деле, тогда…
Тело не ощущалось. Словно его отрезали, оставив одну только голову. Но нет, попытавшись его почувствовать, он понял: откуда-то снизу, от ног и живота, вырастает и вливается в голову нестерпимая боль. Почему так больно?
Он открыл глаза. Над ним был высокий, идеально белый потолок. Край чистой занавески, колеблемой ветерком, мелькнул сбоку и пропал. И ни одного человеческого лица! Даже ничьих шагов не слышно. Он один. Почему? Может, он уже умер?! Вздор! Мертвым не бывает больно. Или бывает?..
Телефонная трель оборвала нежданный, никогда прежде не снившийся кошмар. За долгие годы он сумел забыть его. Вернее — заставить себя думать, будто забыл. Все что угодно можно вспоминать, но только не это возвращение из небытия! Не этот миг абсолютной власти страха и боли, вместе с ощущением горького, жестокого одиночества. Миг, когда сознание балансировало на грани отчаяния и проклятий.
Мобильник старательно выводил мелодию «Полета валькирий». Тьфу, как далеко лежит, поганец! Придется наполовину вылезти из постели, чтобы его взять! А что на экранчике? Ничего себе!
— Да, Эдуар! Что такое?
Ответ в маленькой трубке прозвучал не так, как обычно, — совсем не бодро и не по-деловому.
— Ты уже встал? Приезжай быстрее!
— Что? Почему это встал? Сейчас семь двадцать. Я в восемь встаю в дни заезда. Что такое, а?
— Ничего. Заезда, похоже, не будет.
— Ты с ума сошел?
Голос из трубки отозвался глубоким вздохом.
— Пока нет. Но к тому идет. Джанни за каким-то лешим выехал утром на трассу. На первом болиде. И болид взорвался.
— Господи! Джанни как?
— Как-как! В клочья! Сейчас здесь будет полиция. Приезжай, ради Бога! А я больше говорить не могу. Хотя… А, ладно!
Трубка умолкла.
«Раньше хотя бы отбой был. Пип, пип, пип! А тут — раз, и оборвалось! И гадай — связь прервалась, не дав договорить пару слов, или у звонившего этих слов просто не нашлось? Что за дурацкая мысль? При чем тут телефонные сигналы? Разве он на самом деле об этом сейчас думает? Почему Джанни так поступил? С какой стати? Что-то заподозрил? Но что именно? И, выходит, если б он не вывел машину на трассу, то она взорвалась бы четыре часа спустя. Но ведь такого не могло, не должно было произойти!
Он уже нажал кнопку, поднимая металлическую штору гаража, когда сунутый в карман куртки мобильник опять разразился вагнеровским «Полетом валькирий». Надо сменить мелодию — в такой вот ситуации она, пожалуй, действует на нервы!
— Да! Да, Грэм, я уже знаю — Эдуар мне позвонил. Еду. Прямо сейчас и еду. Ты как, можешь предположить, в чем причина?
— Не могу, — отрезал в трубке твердый голос. — Это что-то запредельное. По дороге постарайся подумать, что можно говорить полиции, а чего не стоит. Хорошо?
— А есть что-то, о чем лучше умолчать?
— Почем я знаю? Знаю только, что копы нам сейчас нужны, как терка пухлой заднице! Поэтому, когда будут допрашивать, думай над словами.
— Допрашивать? Меня? За что? И какая связь между задницей и теркой, а? Что ты мелешь ахинею?!
Трубка хмыкнула:
— Если бы твоя задница была не тощая и жилистая, а пухлая и мягкая, я бы тебе предложил пройтись по ней теркой и проверить связь. Это второе. А первое: «за что» не допрашивают, «за что» —
