Заклятые друзья
Каждую осень, когда на Танагуру обрушивались песчаные бури, приходящие из окружающей город пустыни, Вернер Дирк, глава службы безопасности, впадал в глубокую депрессию. Вообще-то, депрессивное состояние совсем не свойственно Блонди, но Вернер Дирк был субъектом в высшей степени своеобразным, а потому упорно впадал в депрессию каждую осень. В остальное время года он представлял собой вполне адекватного представителя расы правителей Амои… ну, разве что с небольшими отклонениями. Совсем- совсем небольшими! Ну не считать же серьёзным отклонением любовь Вернера к самостоятельному расследованию уголовных преступлений, хотя по идее функция эта находилась в ведении подчиненного ему департамента полиции? Но нет — Вернер предпочитал лично выезжать на место преступления, а потом долго и упорно лазить по всевозможным катакомбам и шататься по гнуснейшим притонам в поисках преступника. (Вполне вероятно, кстати, что поиски преступника были всего лишь благовидным предлогом для вот этого самого шатания по притонам.)
Многие также считали, что Вернер склонен к некоторой паранойе, в том плане, что ему постоянно мерещился некий заговор против Амои в целом и его самого в частности. Правда, после того, как был выявлен и убит шпион, пробравшийся в Эос под видом Блонди, на Вернера перестали коситься, когда он начинал излагать свои соображения по поводу шпионов и методов их действий. Несмотря на это, натуралистические рассказы Вернера об обитателях городских трущоб и, в частности, о крысах — своего рода санитарах города, способных обглодать криминальный труп за пару часов, — слушать по-прежнему никто не желал. Впрочем, Вернера это мало смущало: он попросту зажимал свою жертву в угол и, нависая над нею всеми своими немереными сантиметрами, начинал рассказывать… Конечно, высшее руководство он благоразумно не трогал, предпочитая отыгрываться на совсем молодых, только что поступивших на службу Блонди, или даже на относительно высокопоставленных людях. За эту привычку коллеги Вернера особенно не любили и старались избегать общения с ним под любыми, даже самыми невероятными предлогами.
При этом сам Вернер искренне не понимал, почему его истории — а рассказчиком он был совсем не плохим! — вызывают столь резкое отторжение у неблагодарных слушателей. Пожалуй, единственным, кто время от времени соглашался послушать Вернера, был Себастьян Крей, который и сам иногда пускался во все тяжкие и предпринимал какую-нибудь безумную вылазку, а потому Вернера понимал. Но застать Себастьяна на месте и, главное, ничем не занятым, было совершенно нереально, а потому Вернер продолжал страдать в одиночестве. Поделиться интересными случаями из практики он мог только с собственными подчиненными из службы безопасности, которые и сами прекрасно знали эти истории, во многих участвовали, а потому тоже бегали от Вернера, как от чумы.
Ещё одной малоприятной особенностью Вернера было редкостное занудство. Не такое, правда, как у Людвига Вольта (такие экземпляры встречаются крайне редко!), но тоже вполне ощутимое. Иногда Вернера вдобавок зацикливало, и он принимался рассказывать свои истории по второму кругу. И ладно бы он оказался из породы тех рассказчиков, которым реакция слушателей не особенно нужна — ну, скажет там пару раз «угу» или «вот как!», и достаточно, — но Вернер требовал живой реакции на свои слова!
Таким образом, Вернеру Дирку было от чего страдать. Вдобавок он ещё и завидовал собственным коллегам. Кристиану Норту и Людвигу Вольту — потому, что они абсолютно самодостаточны и в общении даже с себе подобными практически не нуждаются. Раулю Аму — потому, что тот умеет расположить к себе любого, а потому находится в отличных отношениях со всеми окружающими. Алану Грассу — потому, что у него такой замечательный шеф, как Рауль (смотри выше). Себастьяну Крею — потому, что тот нашел простой и элегантный выход из ситуации, аналогичной сложившейся у Вернера (увы, для Вернера такой выход был совершенно неприемлем, поскольку людей он терпеть не мог). И ещё — Эмилю Кану…
О, Эмиль Кан — это был отдельный разговор! Сфера деятельности Эмиля была близка Вернеру — Эмиль возглавлял службу чрезвычайных ситуаций, кои на Амои были нередки, а потому по долгу службы часто пересекался с Вернером. Опять же и профессиональные их интересы лежали в одной области. Казалось бы, отчего Вернеру не попытаться сойтись поближе с Эмилем?
Однако всё было далеко не так просто. Эмиль при всех своих достоинствах был остер на язык, и его ядовитые замечания порой доводили Вернера до исступления. Сам Вернер асом в словесных пикировках не был, ответить Эмилю колкостью сразу не мог, а достойный ответ придумывал примерно через полчаса. Эмиль это прекрасно понимал, а поскольку вид тихо свирепеющего Вернера доставлял ему большое удовольствие, то держать язык за зубами он вовсе не собирался. Язвить для него было так же естественно, как дышать.
В результате отношения их обострились до предела, неоднократно вспыхивали безобразные ссоры, а пару раз дело даже дошло до рукоприкладства. В конце концов в этот междоусобный конфликт вмешался Первый Консул и железной рукой навел порядок, пригрозив, что если такое повторится, оба Блонди будут отправлены в лабораторию к Раулю, на перевоспитание. Вернер примерно представлял, чем может закончиться лично для него такое «перевоспитание», а потому старался теперь избегать встреч с Эмилем. И это тоже было поводом ко впадению в осеннюю депрессию…
Дело в том, что буквально через несколько дней Вернер обнаружил — ему невыносимо тоскливо существовать без ежедневных перепалок с Эмилем. Более того, ему откровенно не хватает общества нахального и самоуверенного «чрезвычайника»!
Одним словом, Вернер и Эмиль были теми, кого принято называть «заклятые друзья» — сведите их вместе, и получите скандал, а порознь им скучно.
Впрочем, казалось, Эмиль отсутствием привычного объекта для нападок вовсе не огорчен… Или это только казалось?
В отличие от Вернера, Эмиль обладал легким характером и не был склонен к самокопанию. Вдобавок Эмиль Кан был красив (по неофициальному рейтингу Эоса он шел сразу за общепризнанным фаворитом — Раулем, буквально наступая тому на пятки), прекрасно об этом знал, а потому был не чужд самолюбования и самовлюбленности. Вернера же, замыкавшего всё тот же неофициальный рейтинг, манера Эмиля вести себя бесила до белых глаз.
…Итак, Вернер Дирк уныло бродил по коридорам Эоса, отказавшись даже выехать на место преступления, и всерьёз подумывал о самоубийстве (надо отметить, подобным мыслям не чужд никто, даже Блонди!). Он и сам знал о своих недостатках, знал, какое впечатление производит на окружающих, но поделать с собой ничего не мог. И вот итог — друзей или хотя бы добрых приятелей у него нет, хобби, которое могло бы отвлечь его от безрадостных мыслей, тоже нет (если не считать расследования преступлений — но это ведь работа, разве не так?). У окружающих он вызывает неприязнь, а в лучшем случае к нему равнодушны… Так стоит ли мучиться? Не такой уж он незаменимый специалист. Кому передадут его департамент? Да хоть его первому заместителю, справится — вполне толковый парень, хотя и молод ещё. А коллеги, без сомнения, вздохнут с облегчением, избавившись от малоприятного в общении Вернера с его параноидальными идеями, тяжелым характером и нетерпимостью.
Подобные мысли посещали Вернера и раньше, но никогда он не был так серьёзен. Когда он в пятый раз обошел Эос, план действий предстал перед ним со всей четкостью. Тянуть далее не имело смысла…
Вернер быстрым шагом направился в свой кабинет. Встречные при виде него делали вид, будто ужасно спешат или же страшно заняты беседой друг с другом, сворачивали в другие коридоры и даже пытались спрятаться, только бы избежать общения с начальником службы безопасности. Вернер привычно подмечал это, и ему становилось ещё горше, а решимость его всё крепла.
Войдя в свой чудовищно захламленный кабинет, Вернер не стал запирать дверь, чтобы не доставлять никому лишних хлопот. Кое-как расчистив на столе свободное местечко, Вернер отключил звонок у телефона, сел в кресло, нашел относительно чистый лист бумаги и написал на нем несколько слов (писать от руки ему приходилось нечасто, а потому вышло довольно коряво). Затем Вернер достал из кобуры свой любимый пистолет, с которым не расставался уже много лет, ни в какую не соглашаясь заменить его более современной и технически совершенной моделью, повертел его в руках, ещё раз вспоминая, всё ли он
