колена.
Гита гневно сжала губы… Он каждый вечер приносил бы ей цветы, ведь поэты любят цветы и звезды, все красивое. И говорил бы ей такие слова, каких она никогда не слышала. Ничего, что он близорук… Смешной — станет спотыкаться на каждом шагу, когда захочет найти ее и обнять… А в саду благоухают розы и гудят пчелы, как его гитара. Интересно, играет он на гитаре или нет? Едва ли… Может быть, на аккордеоне? Все равно. Его душа нежней гитары и добрее пчел, собирающих с цветов мед… Какие они забавные были, и Ружа и он, когда она явилась к ним среди ночи!.. Да, Ружа могла рассердиться, но не рассердилась — такая она добрая… Даже туфли свои дала! И платье отдала бы, и чулки!.. А вот она, Гита, стыдно вспомнить, украла когда-то чулки в общежитии! Тетя Мара, Ружа, Савка… Это Савка изобличила ее перед всеми!.. И все же тогда было веселей, радостней! Разве не так? Они забыли об этом и все ей простили! Может, простят и на этот раз? Сегодня либо завтра надо обязательно вернуть туфли!.. Но о чем он говорит? Ах, да, о Филиппе Славкове. Необходимо выслушать его, а то опять разозлится. Нехорошо злить его. В конце концов, это их первая встреча после такой долгой разлуки!..
Она вытерла слезы и уже ясно услышала его слова:
— Мы должны снова работать на «Балканской звезде». Тогда ты увидишь, на какие чудеса способен твой Борис. Понимаешь? Это самое главное.
— Тебе обещали?
— Зачем мне их обещания? Я имею на это право. И не намерен ни от кого ждать обещаний. Сами должны попросить, да еще извиниться передо мной. Не я, а они обязаны меня просить.
— А потом?
— Потом, дело ясное, потребую, чтоб меня восстановили в правах. О деньгах разговора не будет. Они у меня есть, могу завалить их деньгами… Честь важна для нас, честь! Понимаешь? Вот в чем вопрос! Я должен занять место по заслугам, да и ты тоже. Поэтому сейчас нам следует держаться умно и с достоинством. Верно? Вот о чем я хотел тебе сказать. С достоинством.
Он подошел к ней и тронул за плечо. Она вздрогнула, но не двинулась с места.
— Очень сыро, правда? Отойди от окна.
Гита посмотрела на него с удивлением.
— Я понял, что ты разыграла меня насчет туфель! И все же хочу, чтоб мы доверяли друг другу во всем. Посоветовалась бы со мной. Я мог купить тебе более приличные. Ты мой вкус знаешь, он пока ни разу меня не.
подвел.
Борис закрыл окно и заметил:
— Ив самом деле похолодало. После града. Не прилечь ли тебе? Согреешься. А то как бы не заболеть. Ангина там и всякое…
Гита села на кровать и накинула на плечи одеяло.
Он продолжал:
— Я опять всех приберу к рукам, пусть только меня реабилитируют. Ты мой характер знаешь, мне лишь бы развернуться.
Он присел на край кровати.
— Ты все-таки лучше ляг да согрейся, а то действительно можешь простудиться. Смотри, как ноги у тебя посинели, даже коленки. Дай-ка я тебе помогу!
— Я сама, Борис, — сказала она, снимая туфли. — Не надо мне помогать.
Эта неожиданная нежность смутила ее.
— Шелест летнего дождя за окном навевал тихую дрему.
— А знаешь, мне тоже захотелось соснуть, — сказал Борис, прикорнув возле нее на кровати. — Я порядком устал в дороге.
Гита натянула одеяло до самого подбородка и закрыла глаза, стараясь оградить себя, спрятаться от нахлынувших на него нежностей.
— Я всегда тебя слушался, Гита, — вернулся к своим рассуждениям Борис. — Хочу, чтоб и ты меня слушалась. Тогда увидишь, что будет.
Он бормотал что-то, склонившись над нею, а она все больше погружалась в дремоту, ослабевшая в тепле, проваливалась в какой-то другой мир, забыв обо всех неприятностях. Время от времени отдельно схваченные слова заставляли ее вздрогнуть и, сливаясь в общем словесном потоке, исчезали бесследно. Лучше не вникать в смысл его бормотанья, так скорее уснешь.
— Больше друзей у меня нет, — говорил Борис, — а Аспаруху Беглишки можно довериться… Человек он с умом. А грехи у каждого есть. Он колюч, но я все же попробую на него опереться… Вот что мне нужно. Найти поддержку. Самое главное… И моральную…
Ей хотелось возразить на это, но от слабости и одолевавшего ее сна она даже рта раскрыть не могла. Последнее его слово будто в бездну кануло, и, отвернувшись к стенке, она уже ничего больше не слышала.
Борис продолжал возбужденно разглагольствовать. Поняв наконец, что Гита спит и он попусту тратит слова, нахмурился, махнул рукой и долго молча глядел на ее спокойное красивое лицо, покрывшееся легким румянцем. Затем встал, подошел к окну и выглянул на улицу; убедившись, что дождь не перестал, решил никуда не ходить в этот вечер. Ведь Гита с ним, — вот она, вся в его власти. В его власти? Он взволновался при этой мысли и, повернувшись, загляделся на ее свежее, порозовевшее лицо, на губы, чуть приоткрытые, как бы в ожидании поцелуя. Он ненавидел ее порочность, но никогда не мог устоять перед искушением. Разве не она укрощала его бешеную злобу? Разве не ради нее он запутал всю свою жизнь?
Дождь прекратится не скоро. Раскаты грома утихли, молнии погасли, но вода до тех пор будет литься и шуметь, пока все не разойдутся по домам и не уснут. У него нет дома, но с этой женщиной, которая сейчас так сладко спит, и в гостинице уютно, как дома.
19
Перемирие наступило так же быстро, как возникла война. Узнав, чьи это туфли, Борис уверился, что совесть Гиты чиста, и стал реже напоминать ей о Филиппе Славкове. Его осаждали другие мысли и заботы.
Первым долгом он отправился в Городской комитет партии и заявил, что теперь, когда миновали годы, не пощадившие и его, он вернулся в родной город, чтоб жить тут и работать. Напомнил, что настали другие времена и что он, хоть и выпал из рядов партии, продолжает верить в ее отеческую заботу, направленную на торжество попранной правды. Добавил, что согласен работать на «Балканской звезде» на прежних условиях и никого ни о чем не просит.
В Городском комитете его выслушали внимательно. А в конце посоветовали терпеливо ждать ответа на заявление, не сомневаясь в справедливом разрешении поднятого им вопроса. Борис кивнул на прощанье и значительно повторил, что больше никого беспокоить не станет.
Из Горкома он пошел представиться Аспаруху Беглишки. Тот был сдержан в разговоре, осторожно подбирал слова и приглядывался к Борису так, словно опасался внезапного нападения, Борис держался по-приятельски, дружелюбно, стараясь подчеркнуть, что предпочитает водить дружбу с людьми интеллигентными. Похвалился, что заработал кучу денег, завел было легковую машину «фольксваген», но потом продал — не захотелось возиться с такой таратайкой; а эти золотые часы — так себе, пустяковина, купил по случаю у одного иностранца, попавшего в затруднение.
Беглишки узнал обо всем, не расспрашивая и не прибегая к изворотливости.
Борис остался недоволен встречей. И уже собравшись уходить, откровенно заявил:
— Прямо тебе скажу, я рассчитываю на твою поддержку!
— Всегда в твоем распоряжении, — заверил Беглишки и, торопясь расстаться с ним, проводил до самой двери.
С мансарды Аспаруха Борис спустился к Виктории. Она встретила его в кокетливом пеньюаре. Борис, здороваясь, так стиснул ей руку, что она вскрикнула от боли. А Хаджи Ставри, супруг ее, принялся
