плавится. Из сердца сами собой рвутся рыдания. На такой вот пасхальной заутрене побывал Аспарух. И весь год потом Мантажиев напоминал ему про этот «парад зажженных свечей» и настоятельно советовал устроить нечто подобное в провинции. «Боже упаси!» — содрогнулся Аспарух. Как это он соберет возле церкви ткачей и ткачих, токарей и кузнецов, кожевников и сапожников? Целый завод у церкви, а он, Аспарух Беглишки, выступает впереди всех с зажженной свечой в руке… «Да ты с ума сошел, Мантажиев, — сказал Аспарух, — совсем не знаешь провинции. Легко вам там в Софии. Соберетесь возле «Александра Невского» с бору по сосенке, пройдете по улице и рассыплетесь в темноте — я не я, и лошадь не моя… Нет, приятель, тут тебе не София! Извини, на такой риск я не пойду!» Мантажиев согласился с ним, но от затеи с листовками не отказался: он сам будет сочинять их при условии, что распространять в провинции станет кто-то другой. Вообразил себя хитрее Аспаруха! Против этого-то и восставал Аспарух, когда на глаза ему показывался старый приятель, приезжавший из Софии с неизменной сумкой страхового агента и кучей новостей, верных и неверных.
На этот раз все могло пройти спокойно, без осложнений. Что особенного — собрались у Сокеровых, отметили день рожденья Мими, попели, потанцевали, поиграли смеха ради в «шутки амура», и все кончилось благопристойно. Та дуреха пробовала заарканить и Мантажиева. Два-три танца он протанцевал с нею — ничего, что хромой… Глазам своим не поверили люди — танцует, будто нога у него совсем здоровая! Затем в мужской компании потолковали об обстановке — тихонько, чтоб не слышали женщины, и разошлись. Хорошо провели вечер, с пользой. Мантажиев сообщил кое-какие ободряющие новости, например о расколе в партии и о новой коммунистической радиостанций… И о событиях в Польше, в Венгрии, в Восточной Германии… Даже Китая коснулся. Как бы ни преувеличивал Мантажиев, всегда склонный присочинить, доля правды тут есть. А опыт подсказывает, что от раскола идет начало конца.
Но зачем спешить? К чему эти листовки?
Аспарух встал и в кальсонах начал расхаживать от окна к двери. Беспокоило его не только то, что сочинялись разные там листовки. Пускай себе Мантажиев сочиняет, пусть даже поет «Милая родина», дерет горло, сколько хочет! Все это можно бы ему простить! Но зачем, зачем тащить за собой, впутывать этого дурака Гатю? Какая от него польза? Царь и без Гатю сядет на престол.
Лунный свет, падавший из окна, играл на полу. Тонкий и прямой луч был похож на золотой жезл. И Аспарух, погруженный в раздумье, усмотрел в этом некий символ. Ему хотелось рассеять дурные предчувствия и, опершись па этот жезл, избавиться от нависшей над ним беды.
Он долго стоял у окна, заложив руки за спину и расставив пожелтелые старческие ноги в небрежно приспущенных кальсонах, — спортсмен хоть куда.
Легкий шорох привлек его внимание. Оглянувшись, он увидел, что Мантажиев, подняв голову, испуганно смотрит на него.
— Что ты там выглядываешь?
— Любуюсь луной, — ответил Аспарух. — А ты почему не спишь?
— Ты меня разбудил.
Аспарух повернулся и вызывающе бросил:
— Может, тебя совесть мучает?
— Хорошенькое дело, — засмеялся Мантажиев. — Если из-за таких пустяков испытывать угрызения совести, недалеко уедешь. Нечего тут нервничать.
— Все-таки, — завел свое Аспарух, садясь на кровать, — напрасно мы доверились Гатю. Человек он неуравновешенный, к тому же трусоват.
— Тогда брался бы сам за листовки, — сердито ответил Мантажиев. — Выхода нет — или ты, или он! Один сочиняет, другой распространяет. Разделение труда. Иначе нельзя, дорогой.
Аспарух молчал. Он боялся Мантажиева — боялся его глупой самонадеянности. его прошлого, боялся и будущего, в которое тем не менее верил, догадываясь, что за Мантажиевым стоят сильные люди. Поэтому он предпочитал не вступать в споры со страховым агентом, а лишь старался уяснить некоторые свои соображения, о которых не следовало забывать.
— Мне терять нечего, — заговорил он, подчеркивая слова. — Важно другое: не навредить бы делу. Вся наша надежда на помощь извне. А что проку от этого Гатю?.. Человек недалекий…
— Один винтик вывинтит — и то польза, — возразил Мантажиев.
— Винтик?.. Пустяки… Главное, по-моему, развинчивать души, а машины — дело второстепенное.
— Что ж, Гатю будет развинчивать машины, а ты — души… Согласен?
— Выходит, мы с Гатю дополняем друг друга?
— А тебя это не устраивает?
— Здорово придумано!
Аспарух встал, подтянул кальсоны и залез под одеяло.
— Недурно все у тебя получается, — обиженно сказал он. — Только смотри, как бы нам кошка дорогу не перебежала… Вот что меня пугает, об остальном я не забочусь.
— Чего ты боишься? Разве не видишь, что их лагерь распадается на составные части.
— Лагерь… — Беглишки усмехнулся и добавил: — Лагерь был у Аспаруха, когда тот пришел сюда со своей ордой и расположился между горами и Дунаем… Был он и у его дедов, когда те рыскали по степям в поисках пастбищ для своих стад… Имеется он и у этих самозванных строителей новой Болгарии… А у нас есть ли лагерь? Где он, наш лагерь?
— Что — то ты много стал философствовать, дорогой праболгарин. Слишком много разговариваешь… И потому, мне кажется, что легко страху поддаешься. Закрывай-ка лучше глаза да спи, а то завтра меня ждет дорога.
— Тебя-то ждет дорога… А каково мне? Я должен оставаться здесь и вариться в собственном соку.
— Был бы ты хоть пожирней, — шутливо заметил страховой агент и укрылся с головой одеялом.
Аспарух замолчал. Он долго лежал, вперив взгляд в потолок, затем снова заговорил, не подозревая, что Мантажиев уже спит:
— Все было бы в порядке, если бы не этот, как его… Борис Желев. Он болтлив и мнителен… Кто знает, что ему может взбрести в голову… Видал, откуда он выскочил? Из кустов каких-то… Что он там делал? Ты не заметил? Хорошо еще, если один был… Не следовало его обманывать. Этим мы только показали, что у нас совесть не чиста… Зря я тебя послушал… А что он тебе говорил? Говорил или нет?
Беглишки привстал и прислушался. Страховой агент спал. Нос его издавал тонкий и протяжный свист, будто ветер свистел в трубе.
— Дурак! — простонал Аспарух и повернулся спиной к своему гостю.
25
Под утро Беглишки уснул. Когда он проснулся, Мантажиев сидел у окна и листал книжку, которую вытянул у Аспаруха из-под подушки. В книжке много мест было подчеркнуто синим и красным карандашом. Монтажиев редко обращался к книгам, но подчеркнутые места пробудили в нем любопытство, он жадно прочитывал их, будто в руки к нему попало чужое любовное письмо. И с ухмылкой облизывал губы, словно они были сладкие.
«Необходимо учитывать, что существует два способа борьбы: с помощью закона и с помощью силы. Первый свойствен человеку, второй — животному. Но поскольку во многих случаях одного только первого способа бывает недостаточно, обстоятельства вынуждают прибегать ко второму. Поэтому князь должен уметь пользоваться как человеческими, так и животными инстинктами… Образцом для него должна служить лисица. Лев легко попадает в западню, а лисица бессильна перед волком. У лисицы князь научится учуивать западню, а у льва — не бояться волков».
Облизав губы, страховой агент перелистнул страницу. Синей зигзагообразной линией было отмечено: «Люди так глупы и так поглощены повседневными своими нуждами, что тот, кто хочет пуститься на обман, всегда найдет кого обмануть».
