что, похож я теперь на человека? А то вы перепугались до смерти, признавайтесь! Не то вор, не то бандит…
— Не то дезертир, — добавила Анна Константиновна.
Митя промолчал.
— Садитесь и ешьте. Чтобы всё было съедено, — сказала Мария.
Анна Константиновна хотела присесть к столу, но Мария глазами попросила её уйти.
— А что же мама? — спросил Митя, и Марию удивило, что он не рад остаться с нею вдвоём.
— А вам мало моего общества?
— Да нет, я так спросил…
— Расскажите мне, Митя…
— Ой, не надо! С меня хватит. Больше всего хочу забыть, забыть начисто. Будем говорить о чём- нибудь другом.
Но они ни о чём не говорили. Митя жадно ел, чокался, с наслаждением пил, а глаза его избегали внимательных глаз Марии.
Решившись, она спросила:
— А что вы думаете… что вы должны делать теперь, Митя?
— Спать! — развязно ответил он, зевая.
— Я не о том, — упрямо продолжала она. — Вы надолго домой? Когда вы должны являться?
Митя вдруг встал, отталкивая стакан.
— А вы не думаете, Мария Николаевна, — мальчишеским фальцетом закричал он, — вы не думаете, что человек должен выспаться и отдохнуть? Чего вы меня так торопите на убой?!
Она встала, побелев. Они враждебно смотрели друг на друга.
— Хорошо, — сказала она, — хорошо! Идите спать. Вам, действительно, надо выспаться.
И она, чуть не плача от обиды и злобы, стала стелить ему постель.
— Не сердитесь, — мягко сказал он за её спиной, — я что-то не то сказал… Я ещё не очухался, Мариночка… Вы не обращайте внимания… И вы мне ничего не рассказали о себе. Как вы живёте, Марина? Работаете?
— Да, — сказала она резко, — строю баррикады.
Она мало и плохо спала в эту ночь. Ей вспоминались злые слова Бориса: «Я бы пристрелил его, как собаку». Но ведь сам-то Борис… он же удрал от испытаний войны, он же злился потому, что его не сумели защитить!
Её разбудил непонятный шаркающий звук. Она вскочила и в халате выбежала в коридор. Митя стоял в кухне и тщательно чистил сапоги.
— Доброе утро, Мариночка! — приветствовал он её прежним почтительно-ласковым голосом. — Вот видите, я встал раньше вас.
— А куда вы так рано?
— Нужно, — улыбаясь, сказал он, — дело есть.
Они позавтракали и вместе вышли из дому.
— Я вас провожу немного, ладно? — предложила она.
— Чудесно! А вы не опоздаете на ваши баррикады?
Воздух был чист и прохладен, от него горели щёки. Улица, обмытая вчерашним дождём, была пронизана утренним мягким светом.
— Вы куда, Митя?
Не отвечая, он сказал:
— Я вам, кажется, нагрубил вчера? Ради бога, не обижайтесь, Мариночка. Я сам не свой был.
Нет, она не обиделась. Если бы только она могла до конца поверить, что вчерашние слова были случайной вспышкой раздражения! Если бы она могла быть уверена в том, что он поступит так, как нужно…
— Я просто хочу знать, куда вы сейчас идёте.
Он остановился, выпустил её руку.
— Вы что, подозреваете меня, что ли? — грубо сказал он. — Прикажете отчитаться? Пожалуйста. Иду являться в комендатуру, и другие ребята наши придут, а что будет дальше, не знаю. Удовлетворены?
— Митя… я не… Митя, Борис уехал, понимаете? Нашёл предлог и уехал. Если я могла ошибиться в нём…
Они пошли рядом, каждый думая о своём. Молчали. До комендатуры осталось два квартала.
— Знаете, Марина… не провожайте меня дальше. Мне всё кажется, что вы мне не верите.
Его откровенность застигла её врасплох. Да, ей хотелось дойти до дверей комендатуры и увидеть, как он войдёт.
— Ну, вот ещё, — сказала она, краснея.
Они неловко, нерадостно простились.
Вечером Анна Константиновна сообщила:
— Митя забегал.
— В военном?
— Нет, как ушёл утром. Мы с Андрюшей гуляли, а он прибежал, взял ключ, сбегал наверх и почти сразу вернулся. Видно, очень спешил.
— И он не в военном?
— Я же тебе говорю.
Что же это значило? Почему он, забежав, не оставил ни записки, ни адреса? Подозрения снова овладели ею — правильно ли она поступила, поверив ему на слово?
Прошло несколько дней.
Уже темнело, и Мария кончала работу на новой баррикаде, когда из проходящей роты бойцов её окликнул знакомый голос:
— Мариночка!
Митя шёл в строю, вторым с краю, он не мог выйти к ней, и она не могла подойти к нему. Но она пошла рядом, отделённая от него молодым армянином, который старался быть совершенно незаметным и даже голову откинул назад, чтобы не мешать им смотреть друг на друга. Они весело переглядывались и говорили ничего не значащие слова.
Из-за поворота показался трамвай.
— Ваш трамвай, Мариночка, — сказал Митя.
— Да, да, сейчас.
— А баррикады стройте, — крикнул Митя, — только мы до них немца не допустим. Верно, Левон?
Боец, до сих пор старавшийся быть незаметным, повернул к Марии смуглое лицо с добрыми глазами:
— Сердцу больно, когда смотришь, как вы здесь баррикады строите, — сказал он. — Не допустим мы его до вас. Не сомневайтесь!
— Я верю, — серьёзно сказала Мария.
Она всё-таки пропустила трамвай. Она смотрела вслед уходящим на фронт людям, мысленно благословляя каждого из этих родных незнакомцев, и Митя, оборачиваясь, махал ей рукой, радуясь тому, что она стоит и смотрит.
7
Анна Константиновна гуляла с Андрюшей в садике возле дома. Андрюша узнал мать и побежал к ней навстречу, но ножки его, ещё неверные, почему-то всегда заносили его вправо, и Марии пришлось бежать и перехватывать его. Очень довольная, Мария подошла к матери с Андрюшей на руках.
— Ну, что? — спросила Анна Константиновна.
Анна Константиновна жила в постоянном возбуждении. Ей было труднее, чем людям молодым и
