Европейская цивилизация закончилась именно в тот момент, когда мужчина перестал смотреть на женщину с вожделением. Ему запретили. Ведь на партнера нельзя смотреть и думать, как ты его отжаришь, когда этот партнер, одновременно подтягивая чулки, жалуется, что не помнит код сигнализации на своей машине. Я ни разу не встречала мужчину, который не помнит код сигнализации на своей машине.
Осталось только лишить их последнего, что у них имеется от природы, — физической силы. После этого с ними можно спокойно дружить, не опасаясь, что, если ты вцепишься в волосы, тебя сильно ударят. Да ну что ты, моя малышка, только немного поцарапал, да и то мы были вчера такие пьяные, пипец!.. Судя по всему, мы стремимся именно к этому, к миру, где правят бал искусственные сиськи, где ты «считай, упала на сто пунктов» только потому, что справила тридцатник, и где, перед тем как хотя бы поцеловаться, нужно пройти такое количество унизительных моментов, о которых Фрейд и не мечтал, затеивая психоанализ.
Это мир, от которого мы удираем в отпуск, и там нас долбят в туалетах полуграмотные люди. О которых мы тем не менее можем с уверенностью сказать, что они — мужчины.
Кстати, вслед за сиськами по логике вещей должна появиться мода на силиконовые губы. Любая свободная женщина подсознательно стремится к тому, чтобы походить на куклу из секс-шопа, этим, по всей видимости, компенсируется отчаяние от того, что конечный выбор все равно делает мужчина. Обретая свободу обтягивать жопу и орать на собственного отца, ты в качестве бонуса получаешь неоценимую возможность пить одной у себя дома в пятницу вечером, рыдать в кровати и накачиваться снотворным. Это, безусловно, стоит того, чтобы каждый день с десяти до семи въебывать на работе и чувствовать себя совершенно независимой. Не грусти, подружка, ты многого достигла: в пробке ты смотришь из окна своей машины на рекламный плакат с силиконовой топ-моделью и прекрасно понимаешь, что до тридцати можешь подцепить какого-нибудь офисного неврастеника, который еще меньше тебя понимает, что делать с этим положением вещей. Когда у мужика кастрированы мозги, хуй перестает стоять сам собой.
Их страх перед нами вполне понятен. Кто мы? Женщины? Мужчины? Новая человеческая общность? Просто бракованный материал? Какого хрена мы насилуем их сознание своими правами, свободой, независимостью? Мы кричим о своих правах, обтянув жопы и стреляя глазами по сторонам. Возбуждаем и завлекаем, а перед самым ответственным моментом затягиваем долгую речь о равенстве. Интересно, почему мы не напоминаем о равенстве полов арабу, который задирает нам юбку и которому абсолютно по херу, сколько мы получаем, какая у нас тачка и жизненные перспективы?
Я думаю, это происходит потому, что, развернутые тылом, находящие в темноте опору в виде гладильной доски, мы впервые за много лет начинаем чувствовать себя уверенно и спокойно. Это сродни возвращению домой после долгого, изматывающего пути. Мы вдруг понимаем, что то, что сейчас происходит, и есть апофеоз отношений полов, где у каждого из них своя, извечная и самоценная роль. Мы вдруг вспоминаем свой, казалось бы, навсегда забытый текст, наша игра становится не то что талантливой, а просто блестящей, потому что к ней нас приготовила сама матушка Природа. Мы визжим от удовольствия, чувствуя в себе мужской член, и в этом нет совершенно ничего постыдного. Мы счастливы, только когда сдаемся и подчиняемся, и сколько бы статей из «Cosmopolitan», говорящих, что все вышесказанное в корне неверно, мы ни прочитали, суть вещей от этого не изменится.
С пляжа я вернулась в номер и плакала в постели полтора часа. Гриши на месте не оказалось — он, как я успела заметить, познакомился с таким же неудачником и часами просиживал с ним в баре у бассейна. Все было кончено. Навсегда. Через три дня мы вернемся в Москву и больше никогда друг другу не позвоним. Мужчины ведомы и манипулируемы, их не так уж сложно обмануть. Разгадка в том, что они могут развести нас на один секс по молодости, а мы можем развести их на всю последующую жизнь за их счет. И кто, спрашивается, круче?
Получается, во всем виновата я, и только я. Даже не знаю, что скажет мама…
Я решила просто полежать до ужина и посмотреть телевизор. Вдруг вернулся Гриша.
— Кого я вижу? — издевательски спросил он, рассматривая мою заплаканную рожу. — Временный простой, мадам? Все арабы на молитве?
Он был прилично пьян.
Я зарыдала с новой силой. Гриша невозмутимо достал из мини-бара бутылку пива и сел в кресло.
— Показательные выступления более не действуют, — сказал он. — Если сейчас ты начнешь лезть ко мне на колени и говорить: «Я тебя люблю», я буду вынужден покинуть этот замечательный номер.
— Почему? — всхлипнула я.
Он взглянул на меня с некоторым любопытством:
— Ну… Может, у тебя есть какие-то версии? Такого моего неадекватного поведения. Кстати, выпей, может, полегчает.
По Гришиному совету я смешала себе ром-колу из мини-бара и снова залегла в кровать.
— Сань, а я тебе даже благодарен, — сказал он вдруг почти дружелюбно. — Благодаря тебе, этой поездке я понял, насколько болезненными, больными даже людьми вы все являетесь. Ты, твоя Ника, все эти молоденькие телки, которые знакомятся в барах… Вы знаете только один способ понравиться — переспать, на что-то большее кишка тонка. Знаешь, я с трудом представляю себе свою мать, которая с кем- то трахается, чтобы отцу, например, что-то такое доказать. Да неужели ты думаешь, что я не считал тебя сексуальной, красивой, умной, с чувством юмора, что, выбрав тебя, я сомневался, что ты понравишься и подметальщику двора из Египта?..
— А сейчас уже не считаешь? — спросила я, залпом допивая коктейль.
— Нет, — ответил он. — Я вижу, что ты красивая, у тебя отличный загар, в отличие от меня, но ты — что-то вроде места общего пользования. Можно ведь любовно выбирать унитаз в свою собственную квартиру, но в общественном туалете даже самый классный толчок не вызовет желания остаться на нем навсегда… После всего, что здесь произошло, ты для меня как будто исчезла, осталась только оболочка, и, не поверишь, даже если ты начнешь мне сосать, у меня на тебя не встанет. Просто из-за несоответствия привычки и открывшегося внутреннего содержания.
— И что же мне теперь делать? — поинтересовалась я.
— Извини, дорогая, у меня нет носового платка.
В аэропорту Хургады Гриша спьяну преподнес мне дешевую покосившуюся чашку с букетом каких-то поникших цветов, этим подарком, видимо, закрепляя мое новое жизненное качество. Больше мы не встречались. Так завершились единственные серьезные отношения в моей жизни.
Не могу сказать, что, вернувшись в Москву, я сильно переживала о случившемся. Скорее даже наоборот. Я чувствовала какое-то подлое облегчение. Моя вселенная, когда из нее исчез Гриша, вновь стала одинокой, с элементами отчаяния, но при этом логичной. Все было на своих местах, и никто не мог доставить мне внезапные страдания. Кроме, конечно, мамы, но она этим правом обладала столь долгие годы, что я и не мыслила о возможности отчуждения.
Через пару дней после возвращения мама пригласила меня на обед и «поболтать». На тот момент у нее наклевывалось сожительство с каким-то спившимся вдовцом, и мама была крайне воодушевлена открывшимися перспективами. Когда я пришла и села за стол в нашей кухне, где практически ничего, даже посуда, не изменилось со времен моего детства, мама строго на меня посмотрела и сказала:
— Пожалуйста, расскажи мне, что случилось.
Я пожала плечами:
— Да ничего не случилось. Все как всегда.
— Но… — начала мама.
— Мам, — сказала я, — ну а чем все это могло закончиться? Чем? Счастливым замужеством, рождением ребенка? Неужели ты не понимаешь, что все это — полный бред и херня. Ты постоянно выходишь замуж, приманиваешь каких-то мужиков, и я искренне поражаюсь, как ты находишь в себе силы верить в то, что все может закончиться хорошо? Откуда эта вера, мама? На что вообще тут можно надеяться? После этой поездки я поняла одно: мне не нужен мужчина.
