Мама протянула руку и пошевелила пальцами — так она всегда призывала меня взять ее за руку.
— Пойдем, — сказала она.
В тот день я увидела, как расстаются с прошлым, как его сметают в темноту, чтобы больше не плакать.
Автоматически я поняла, что папы больше никогда не будет. Во всяком случае, в том ключе, в котором я его привыкла воспринимать. Он никогда больше не придет вечером, не спросит, как я себя вела, не будет шутливо раздумывать, дарить или не дарить мне подарок. Я больше не заберусь к нему на колени, мы не будем играть в «капкан», мы просто больше не будем, и все тут.
Я проснулась ночью. В маминой половине ощущалось некоторое шевеление.
Я осторожно открыла дверь и вышла в коридор. В нашей квартире все двери и даже дверь кухни выходили в коридор.
Мама стояла перед зеркалом на двери шкафа, где хранилась ее одежда. В одной руке она держала маникюрные ножницы, в другой — стеклянную бутылку с прозрачной жидкостью. На полу, перед шкафом лежали мамины волосы. Она отпивала из бутылки и вонзала маленькие ножницы в волосы.
— Мама! — закричала я.
Она обернулась.
— Спать! — рявкнула мама. — Спать! Я сказала — спать!
Она смотрела на меня так впервые. Я испугалась, что она может отрезать своими мерзкими ножницами и мои волосы. Я убежала и легла в кровать. Я боялась, что она придет ко мне, с бутылкой и ножницами, но она не пришла.
Утром к нам приехал Рома.
— Это никуда не годится, — сказал он маме, замотанной в платок, с порога, — это просто безобразие!
Виновато улыбаясь, мама отвела Рому на кухню и дала ему в пользование пару пластиковых контейнеров.
— Садись, киска, — он отодвинул для мамы стул. — Знаешь, киска, я в шоке.
— Вообще ни хрена не помню, — ответила мама, усаживаясь.
Я поняла, что она врет.
— Что переживать, о чем переживать? — тараторил Рома. — Ушел, ну ушел, да и хрен с ним, что ушел. Замечательный дом, светлый, аура прекрасная, ребенок — просто золото, а она всякой херней страдает!.. Сама — красавица, королева…
Рома остриг мамины клочковатые волосы, а затем покрасил их в платиновый цвет. Маме смотреть на то, что он творит, запрещалось.
— Замри! — говорил Рома, водя кисточкой. — Это будет сюрприз! — Он поворачивался ко мне: — Сделаем маму красивой? А?
Я радостно кивала.
— Чтобы все мужики падали? — продолжал Рома. — Королева, а? — обращался он к маме. — Открыла, что ли, приют для беспризорных алкашей? Совсем, мать, сдурела? Я не могу, ой! Дура и кретинка! Тут уже давно, блин, с такой внешностью, с такой квартирой, должны новые русские появляться…
Мама смеялась.
— Да! — Рома внимательно присматривался к маминому лбу и что-то еще отстригал, тонко щелкая ножницами. — Новые русские с бриллиантовыми кольцами! А она сидит, идиотка, напивается и волосы себе режет. Волосы — шикарные! Позвала бы меня, дура, королева хренова! Я б тебе ровненько отрезал, продал бы, хоть на старость бы хватило!..
Мама наклонилась над ванной, и Рома смыл краску, намазал ей волосы чем-то, пахнущим ананасом, а потом повел обратно на кухню — сушиться.
Мама стала неузнаваема и еще красивей.
Рома подвел ее к зеркалу на шкафу, у которого она накануне рассталась с прежней своей прической.
Мама ахнула.
— Видишь, глаза как заиграли! — радовался Рома. — Лучше стала, чем была, я, кстати, с самого начала думал, что блонд — твое. Такой контраст! Темные глаза — светлые волосы, мужики падают и лижут каблуки! Забудь этого козла, обещай мне.
Мама улыбнулась сама себе в зеркале.
— Ой, я не могу! — простонал Рома. — Королева! Повторяй за мной, кретинка, будешь повторять? Или опять резать пойдешь под водку, чтобы ни хрена не осталось!
— Ну? — сказала мама.
Рома закатил глаза:
— Я иду к новым высотам и к новым мужикам, у меня все будет отлично!
— Я иду к новым мужикам и к новым высотам, у меня все будет просто супер! — крикнула мама, встряхнув прической.
В начале двенадцатого в open space появляется Катя — глава нашего департамента и наша главная начальница.
— Всем привет, — говорит она и неумолимо приближается к моему столу.
— Здравствуйте! — Я отворачиваюсь от монитора и смотрю ей в глаза с напряженным вниманием.
— Как дела, Сашенька? — Катя заходит издалека. — Ты такая отдохнувшая, свеженькая. — Она смеется.
Я смеюсь в ответ.
— Выходные пошли на пользу.
— Саш, — Катя тянет мое имя, собираясь с мыслями, — пойдем сегодня вместе на собрание по «Дому-2»… — Видно, она уже решила, что там нужно ее присутствие, но не знает, как мне объяснить зачем. А с точки зрения маркетинга и тем более корпоративного позиционирования это огромное упущение.
— Там будет Миша Третьяков, надо будет обсудить некоторые моменты по релончу шоу…
— Да, конечно, Кать. Ок. — Я лучезарно улыбаюсь. Можно подумать, я не знаю, что там будет Миша Третьяков.
Катя плавной походкой удаляется в свой кабинет, и все разом выдыхают. А я возвращаюсь на форум петербургских зоофилов.
С новыми волосами мама стала немного поначалу зажатой, но потом освоилась. Ко мне она относилась чересчур внимательно, и я понимала, что ей стыдно за тот ночной пассаж, когда она вырывала себе волосы и пила жидкость из бутылки. Мне хотелось сказать ей, что все это — полная фигня, что она — моя мама и никуда нам с ней от этого не деться, но мама была слишком дисциплинированной, чтобы позволить мне говорить с ней на равных.
В сущности, мама никому не давала с собой говорить, она предпочитала монологи. И чтобы слушающие вставляли: «Да, ты права», «Да, он — просто сволочь», «Да, он не имеет никакого права». Ну и все в таком духе.
В один прекрасный день наступила зима, и наш детский сад напряженно готовился к Новому году. Детям вменялось в обязанность разучивать идиотские стишки, Ирина Константиновна тарабанила на расстроенном пианино, а некая Катя, в обычные будни накрывавшая нам на стол и подтиравшая наши задницы, водила хоровод в игровой комнате.
Естественно, никто ничего не хотел учить, все орали и лягались, бегали, натыкались на пианино, а потом истошно визжали, закрывая ладошками разбитый лоб. Поскольку детский сад был, как выражалась мама, «бюджетным», никто не собирался раскошеливаться на Деда Мороза со Снегурочкой, и наш директор, Ирина Ивановна (мама говорила, что она замужем за армянином-ювелиром и живет припеваючи), решила привлечь к новогодним торжествам отдельных родителей.
После массовых отказов, мотивированных тяжелыми заболеваниями сердца и почек, тотальной
