«НАДО ВООРУЖИТЬСЯ КРЕСТОМ»
Так шла зима. Письма стали более редкими. На душе лежала какая?то тяжесть, которую хотелось передать на бумаге, и казалось почти безразличным, прочтёт ли кто?нибудь написанное или нет. Однажды, написав такое письмо, я неохотно опустила его в ящик, и как была удивлена, когда в ответном письме я прочитала такие слова: «Последнее письмо твоё заключает в себе как бы покаяние, приносимое тобою за всю твою прошлую жизнь, т. е. именно то, что нужно перед вступлением в Православие». Когда писала своё письмо, я и не подозревала, что оно заключает в себе покаяние.
Как?то Т. уговорила меня согласиться на поездку под предлогом, что мне надо поговорить о Л. «Так тебе будет легче», — сказала она.
Наконец вопрос о поездке в Загорск был решён. Мы условились на 29 января. Но в день отъезда возникло неожиданное препятствие. Ночью Л. стало плохо, и некому было оставаться с нею и с ребёнком. Только теперь я почувствовала, до какой степени желанной и необходимой была для меня поездка и как невозможно было от неё отказаться. И тогда я получила неожиданную помощь. В тот момент, когда нельзя было больше раздумывать, в дверь позвонила незнакомая девушка и предложила свои услуги в качестве домработницы. Катя нам сразу понравилась и осталась с Л., а я могла спокойно уехать. Впоследствии мы рассказали ей все, и она сама была допущена к о. Серафиму.
Прямо с работы поехала я на вокзал. В вагоне было тесно, и мы всю дорогу стояли. Приехали в Загорск уже ночью. Был мороз, небо усеяно звёздами. Шли молча, в темноте. Только один раз Тоня спросила: «Как тебе кажется, куда ты идёшь?» — «Я не знаю и стараюсь не думать», — сказала я. «Думай, что ты идёшь, чтобы поговорить о Л., и тебе будет легче», — сказала Т. сочувственно.
Тропинка привела нас к домику, ставни которого были плотно закрыты. Казалось, там все спали или давно уехали. Тоня позвонила 4 раза, как условлено. Нам быстро открыли. В домике было светло, тепло и уютно. Во всём чувствовался покой как?то особенно хорошо слаженной жизни. Все были ласковы и приветливы, так что чувство неловкости, обычное в непривычной обстановке, сменилось уверенностью, что все совсем просто и иначе быть не может. Батюшка позвал нас к себе в комнату и просто, как ребёнку, объяснил мне, как нужно взять благословение, о чём я никакого представления не имела. Потом все пошли в столовую. За ужином шли обычные разговоры: о Москве, о поездке, о Леночке. Время было позднее, и все пошли ложиться спать. Мы с батюшкой остались вдвоём. Он попросил меня пройти с ним вместе в маленькую кухню, которая была закрыта со всех сторон, но имела такой же праздничный вид, как и все в доме, и была увешана образами.
Сели за стол. Помолчав немного, о. Серафим спросил: «Как вы пришли ко мне?» В том, как он задал этот вопрос, чувствовалось, что ему известно всё, что со мной происходило, и в то же время он хотел дать мне понять, что я пришла сюда не по своей воле. «Мне было очень трудно», — ответила я, чувствуя, что все обычные человеческие условности здесь неуместны. Однако, когда он попросил рассказать о себе, я все же спросила: «Вы простите меня, если я буду говорить то, что Вам может быть неприятно?» — «Я священник», — кратко ответил о. Серафим…
Мне показалось, что с меня спали цепи, которые тяготели на мне в течение многих лет. Я говорила долго, говорила всё, что в данный момент казалось мне существенным. Когда я закончила, о. Серафим как то особенно внимательно посмотрел на меня и сказал: «Вы устали, вы очень устали». — «От чего?» — удивилась я. «От добросовестного отношения к жизни», — был ответ.
Потом он начал говорить сам, и я была поражена, откуда он знает отдельные подробности моей жизни, о которых я не говорила: характеристика моих родителей, их взаимоотношения и многое другое. «Ваша мама, — говорил о. Серафим, — вела почти христианскую жизнь… Почти христианскую жизнь», — повторил он, словно желая усилить значение этих слов. — Однако я ей не решился бы предложить то, что предлагаю Вам… Вам осталось только вооружиться крестом… Это нужно не для чего?нибудь другого, но только для устроения вашей души. Вы поняли меня?» — этот вопрос батюшка постоянно задавал во время своих бесед, и сколько раз впоследствии я отвечала на него отрицательно, стремясь как можно лучше уяснить его мысль, и вновь он терпеливо разъяснял, как мама в детстве объясняла в десятый раз затруднявшую меня задачу.
Много вопросов смущало меня в связи с тогдашним положением церкви, с необходимостью конспирации, с тем ложным положением, в которое приходилось ставить себя по отношению к окружающим. Ведь даже для того, чтобы приехать сюда, пришлось обмануть самых близких людей. О. Серафим сочувственно отнёсся ко всему, что я ему говорила. «Вы не знаете, в какое время вы пришли ко мне! — сказал он, как бы желая вновь подчеркнуть, что не все открыто мне и что действует здесь не моя воля. — Здесь катакомбы, — сказал он, указывая на всё, что нас окружало. — Я здесь не потому, что желаю кому-нибудь зла или хочу с кем?то бороться. Я здесь для того, чтобы сохранить чистоту православия».
Батюшка говорил ещё о многом. Во время беседы он несколько раз обращался ко мне с вопросом: «Вы любите апостола Павла?»
Апостол Павел был «моим» апостолом, он дал мне ключ к пониманию Евангелия — как мне было его не любить?
Между тем начало светать.
«Вот вы пришли ко мне ночью, как Никодим, — сказал батюшка задумчиво, — и я ставлю перед вами вопрос: согласны ли вы принять крещение?»
«Этот вопрос для меня сейчас совершенно непосильный, — ответила я, — совершенно непосильный…»
О. Серафим попросил меня стать на колени, и он молча прижал мою голову к своему сердцу, так что я могла слышать каждое его биение.
Мы вышли в другую комнату. Наступил день. Батюшка подвёл меня к окну и сказал: «Запоминайте дорогу. Вы ещё приедете ко мне, спрашивать ни у кого не нужно».
Он подарил мне на память синее хрустальное яичко, потом благословил меня, и я уехала домой.
Письма больше не пересылались по почте, а передавались через Тоню.
В начале Великого поста получила большое письмо от о. Серафима. Оно значительно отличалось по своему содержанию от прежних писем. Оно было написано как?то особенно просто, тепло и конкретно. О. Серафим писал о том, какие молитвы надо читать ежедневно, утром и вечером, как проводить Великий пост, и давал много других практических указаний, которые проникали в самую повседневную жизнь и потому действовали особенно ободряюще. Он уже считал нас своими и заботился о нас, как внимательная мать, которая старается предупредить движение своего ребёнка: внешнее и внутреннее.
Особенно обрадовал меня совет о. Серафима каждое утро, уходя на работу, испрашивать благословение.
Как?то раз в разговоре с Т. я спросила, можно ли до крещения осенять себя крестным знамением. О. Серафим не забыл и этого вопроса. «Не только можно, но и необходимо», — отвечал он. Таким образом, духовные стремления переставали быть чем?то оторванным, и восстанавливалось, а может быть, созидалось впервые подлинное органическое единство жизни во всех её проявлениях.
Незадолго до начала Великого поста у бабушки началась гангрена ноги. В течение трёх месяцев она не вставала с постели и тяжело страдала. Близкие дежурили по очереди возле неё ночами. Бабушка была уже в очень преклонном возрасте, и организм не мог долго бороться с болезнью. Она умирала. Всю свою жизнь она была чрезвычайно энергичным, жизнерадостным, общительным человеком; теперь она постепенно отходила от всего; отказывалась от любимых блюд, которые ей приносили, не хотела слушать писем, которые присылали ей дети и внуки, не разрешала даже приводить Алика (долгожданного правнука) к себе в комнату. Ей больше ничего здесь не было нужно.
Когда я проводила ночи у её постели, мне казалось, что я нахожусь каким?то образом на грани двух миров. Я чувствовала эту грань, мне не хотелось расставаться с этим, неведомым до сих пор чувством. Когда весь дом спал, а умирающая смотрела на меня своим отрешённым от всего, «понимающим» взглядом,
