из наших вечерних собраний. Каждый спешил высказать всё, что было у него на душе. Чего только не наговорили мы в этот вечер! С. Н. внимательно и терпеливо выслушивал всех и не возражал никому. И лишь после того, как все высказались и попросили его изложить свои мысли, он спокойно ответил: «Вы можете считать меня глупым или отсталым, как вам угодно, но для меня весь смысл жизни заключён в словах Евангелия: «Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершенен».
Во время весенних каникул (Страстная и Пасхальная недели) мы были много заняты общественной работой (разборка писем на почтамте и т. п.). С. Н. мы видели редко. Мы знали, что эти дни он проводит в церкви.
С. Н. уехал добровольцем на фронт. Его отъезд не был для нас совсем неожиданным. Мы знали, как страдает его чуткая совесть оттого, что в то время, как его братья проливают свою кровь, он остаётся в безопасности, не разделяет их страданий. Так долго не могло продолжаться.
После отъезда С. Н. наш класс разделился на 2 части. Одни перешли в гимназию С., где больше занимались политикой и играли в парламент. Мы же (человек 15) остались в своей гимназии и ещё ревностней принялись за изучение наук, преподавание которых велось у нас тогда отчасти по университетскому типу. Незадолго до окончания курса мы получили долгожданное письмо от С. Н. Фронт тогда принимал уже своеобразный характер — начиналась гражданская война. С. Н. находился в то время в ужасных условиях и тяжело переживал все происходящее.
«Единственное, что поддерживает меня, — писал он, — это религия. Дай Бог каждому из вас такую же твёрдость и твёрдую опору в жизни».
Это были последние слова, с которыми обратился к нам С. Н. Больше мы ничего о нём не слышали, а вскоре и сами покинули навсегда любимую школу.
* * *
ФРАГМЕНТЫ ИЗ КНИГИ «КАТАКОМБЫ XX ВЕКА»[2]
Памяти моей мамы
ОТЕЦ СЕРАФИМ
Много у вас наставников,
Но немного отцов.Я родил вас во Христе.
«ANTE LUCET»[3]
«Пути Божии неисповедимы». Чем больше проникаешься этим чувством и сознанием, тем труднее обращаться к прошлому, тем труднее делиться своими воспоминаниями, осознавая, что мы фактически так мало видим и понимаем по–настоящему, что даже свою собственную жизнь и судьбу мы познаем здесь лишь «яко зерцалом в гадании».
Встреча с о. Серафимом, общение с ним, крещение и последующее его руководство моей жизнью для меня самое подлинное и великое чудо и, в то же время, самая неопровержимая, центральная реальность моего существования.
Видимое руководство о. Серафима началось в 1935–м и окончилось в 1942 году с его смертью, но в действительности оно началось ещё в 1920 году, т. е. продолжалось более 20 лет, а незримо, несомненно, продолжается и сейчас, так как та духовная связь, которая создалась при крещении, когда он буквально «принял мою душу в свою», не может быть расторгнута концом земного существования.
Религиозное чувство родилось в моей душе очень рано, но возникло оно не изолированно, а в комплексе чувств, при первых попытках осознать жизнь. Оно возникало вместе с чувством истории, осознанием своей принадлежности к народу, который «открыл» Бога для человечества. Люди жили во тьме язычества, когда в Израиле «открылся» Единый Истинный Бог. Другие народы открыли вращение земли, электричество, закон тяготения и многое другое, но то «открытие», которое было дано еврейскому народу, стало самым важным. Мысль об этом наполняла детскую душу чувством большой нравственной ответственности.
У меня всегда была глубокая душевная связь с мамой. Я ей поверяла всё, что вырастало в душе (хотя многое было смутным, неясным для меня самой), и всегда находила отклик и поддержку. В её сердце закрадывалась тревога, и однажды она сказала мне: «Я боюсь, что ты будешь очень одинока».
И действительно, я ощущала это даже тогда, когда в 1918 поступила в университет и встретила там людей, близких мне по духу, разделяющих мои религиозные искания. Это были последние годы философского факультета в его старом составе. Мы слушали лекции И. А. Ильина, Г. И. Челпанова, собирались на религиозно–философские собрания, на которых обсуждались волновавшие всех вопросы духовной жизни и Евангелия. На лекции Ильина студенты сходились в таком количестве, что аудитория их не вмещала. Среди них было много «маросейских» — духовных детей о. Алексея Мечева. Хотя я сблизилась с некоторыми из них, но все же чувствовала себя как бы чужой и далёкой от их жизни. А в 1920 году, после смерти мамы, мир для меня опустел, утратил не только привлекательность, но и реальность. Занятия философией и психологией, хотя и глубоко захватывали, но не давали той пищи, которую просила душа.
Вскоре я поступила работать в детский сад, продолжая занятия в университете. В общении с детьми я больше чувствовала возможность взаимного понимания, чем со взрослыми. «Отчего мне так хорошо с детьми?» — спросила я однажды много лет спустя у о. Серафима. «Это оттого, — объяснил он, — что ваша душа отдыхает».
Среди детей (в «дошкольной колонии», как это тогда называлось) я сразу почувствовала себя иначе, чем среди взрослых. Дети как будто угадывали мои самые затаённые мысли и чувства, которые я не решалась никому высказать.
Так, например, однажды вечером, когда на душе было особенно тяжело, кто?то из старших мальчиков (таких весёлых и резвых в течение дня) позвал меня, сказав: «Посиди с нами, нам страшно». Мои собственные страх и тоска словно исчезли. С тех пор я каждый вечер сидела с детьми, пока они не засыпали спокойным сном.
Никогда не забуду этих вечеров! Вспомнить содержание наших бесед почти невозможно: дети рассказывали о доме, о переездах, о пушках и пулемётах, о зиме, о звёздах, рассказывали сказки. Это не была беседа педагога с воспитанниками. Несмотря на разницу в возрасте, мы были равными перед вечерней зарёй, перед наступающей ночью, перед страшным миром, который нас окружал, перед Богом, которого они чувствовали яснее, чем я. Я не умела ответить на многие их вопросы, но они всегда отвечали на мои. Некоторые девочки знали наизусть молитвы и иногда читали вслух. Я не знала молитв и слушала их, затаив дыханье. В устах детей они звучали с особенной силой и неведомой мне радостью.
Днём во время прогулок говорили мало. Мы слушали, что говорили нам птицы, цветы и деревья, леса и овраги.
Помню, однажды вернулась я с прогулки и села на крыльце дома. У меня в руках был большой букет васильков; прижавшись к нему лицом, я на минуту задумалась. Ко мне подбежал маленький
