ВОЙНА
22 июня 1941 года был воскресный день и праздник всех русских святых. Погода стояла прекрасная, и я в самом хорошем расположении духа собиралась в Загорск. Перед самым уходом Алик попросил меня: «Узнай, пожалуйста, у дедушки, будет ли война, когда я вырасту».
У о. Серафима также всё было спокойно. Когда я приехала в Загорск, начался дождь. «Пройдёт дождик, и мы пойдём с батюшкой, куда он наметил», — подумала я. Часам к 12 к батюшке стали съезжаться люди. Кто?то сказал слово «война». Оно показалось чужим, лишённым смысла, но каждый из приходивших, а их было всё больше, приносил те же вести, за которыми вырастала невероятная, чудовищная реальность внезапного вражеского вторжения.
Хотелось проверить ещё и ещё раз. Молотов говорил по радио, были названы города, занятые неприятелем, города, на которые были уже совершены налёты вражеской авиации. Война! Москва на военном положении! Москва вдруг показалась далёкою от Загорска. Какая милость Божия, что я оказалась в этот день у батюшки! Духовные дети батюшки приезжали из Москвы, из окрестных мест, чтобы получить указания, как быть, что предпринять, куда девать семью, детей, имущество; оставаться ли на месте или уезжать в эвакуацию и т. п.
Батюшка должен был взять на себя всю тяжесть их решений, он должен был взвесить и определить место и судьбу каждого, успокоить всех, внушить веру и уверенность и правильное отношение к грядущим испытаниям по мере сил каждого. Наконец, очередь дошла и до меня. Когда я вошла, батюшка сказал: «Ну вот и дождик прошёл, а мы с вами гулять уже не пойдём». Я была очень возбуждена и говорила о том, что охотно бы бросила все и пошла бы сестрой милосердия на фронт. Батюшка остановил меня: «В вас говорит увлечение, ваше место не там. Вы должны оберегать детей. Завтра же перевезите Леночку с детьми в Загорск, найдёте где?нибудь комнату в окрестностях. В Москве дети могут погибнуть, а здесь их преподобный Сергий сохранит».
Прощаясь, батюшка особенно горячо благословил каждого из своих духовных детей. Он знал, что каждого ждали тяжёлые испытания: одних — смерть, других — потеря близких, третьих — болезни и скитания, многих — тюрьма, всех — лишения, голод и опасности.
— Начинается мученичество в России, — сказал батюшка.
И в этот страшный день особенной непреоборимой силой прозвучали слова: «Заступи, спаси, помилуй и сохрани Твоею благодатью».
Когда я вечером вернулась в Москву, Москва была неузнаваема. Не было нигде весёлых и приветливых огней, все погружено во мрак. Говорят, что патриарх Тихон, засыпая в последний день своей жизни, сказал: «Ночь будет тёмной и длинной». Именно такими казались эти долгие военные ночи без огней.
Леночка была с детьми одна. Они с нетерпением ждали моего возвращения. Так изменилась вся жизнь с утра до вечера этого бесконечно длинного дня. И Леночка, и Алик очень обрадовались тому, что батюшка благословил ехать в Загорск.
Ночь провели с детьми в бомбоубежище, так как с вечера дана была воздушная тревога, причём мы так и не узнали, была ли эта первая «тревога» действительной или учебной. Утром начали собирать вещи. Была уже ночь, когда мы добрались до деревни Глинково, в трёх верстах от Загорска. Мы были, вероятно, одни из первых «переселенцев» из Москвы, и наш кортеж производил странное впечатление. Все вещи мы тащили на себе, Алик устало брёл за нами, а Павлика приходилось время от времени брать на руки. На ночь мы устроились кое?как в первой попавшейся избе, так как было уже поздно, а на следующий день обосновались уже более прочно.
Устроившись в Глинкове, мы вчетвером направились к батюшке. Пройти три километра с маленькими детьми в жаркий день было нелегко. Когда мы добрались до Загорска, батюшка сказал: «Начинается паломничество к преподобному Сергию».
— Вы будете жить здесь, как отроки в пещи огненной, — сказал батюшка.
И действительно, подле батюшки нельзя было чувствовать себя иначе. Кругом была паника, население металось: эвакуировали детей, угоняли скот, увозили машины. Вражеские самолёты проносились иногда так близко, что можно было различить на них свастику; по ночам над Москвой пылало зарево от зажигательных бомб. Но JI. и дети чувствовали себя в безопасности. Когда я бывала в Москве, a Л. уходила в бесконечные очереди за хлебом, дети оставались одни. Простодушные соседи говорили детям: «Вашу маму и тётю убьют, и вам придётся пойти в детский дом». — «Мы не пойдём в детски: дом, шептал Алик Павлику, — мы пойдём к дедушке».
Родственники, знакомые и сослуживцы не понимали наше го «легкомыслия» и возмущались: «Почему не увезли детей в глубокий тыл? Какое право имеете вы рисковать жизнью детей?» говорили они. Но мы знали: их сохранит преподобный Сергий. «Сюда неприятель не придёт, даже если он будет совсем близко, даже если ему удастся захватить Москву», — говорил батюшка.
Историк Ключевский писал, что в дни всенародных бедствий воздвигается Сергий. И через ряд веков он вновь стоял на страже своего отечества. Все подмосковные города были захвачены неприятелем, кроме Сергиева–Посада — Загорска.
Батюшка говорил, что война эта не случайно началась в день всех русских святых и значение её в истории России будет очень велико. На вопрос «кто победит?», который задавали ему все, он отвечал: «Победит Матерь Божия». Многие спрашивали о том, как молиться об исходе войны. Батюшка отвечал: «Молитесь: да будет воля Твоя!»…
Фашисты казались мне носителями тёмной силы. Однажды я сказала батюшке: «Мне кажется, ни один христианин не может быть фашистом». — «Ни один христианин такого креста не примет», — сказал батюшка и начертал в воздухе знак свастики.
Институт наш спешно эвакуировался. Тяжкое впечатление производило паническое бегство людей, которые, ещё не испытав ничего, действительно «погибали от страха грядущих бедствий», внезапно переоценив все, разрушая материальные и культурные ценности, которые создавали своим же трудом, забыв, казалось, в тот момент даже о родине и её будущем. Никто не понимал, почему я не уезжаю.
Через несколько дней после эвакуации Института я поступи ла работать в библиотеку завода «Красный богатырь». Раз в неделю мне надо было дежурить в библиотеке ночью, и после ночного дежурства я уезжала на два дня в Загорск.
Ф. А. уехала в Свердловск, а папа остался со мной. Недостаток в продуктах питания становился все чувствительней. Мы с папой собирали за неделю всё, что могли достать, и я отвозила в Загорск. «Мне ничего не надо, отвези детям», — неизменно говорил папа, передавая мне потихоньку от всех и то, что приносили для него лично.
В каждый приезд я старалась бывать у батюшки. Однажды, когда мы беседовали, началась воздушная тревога. Батюшка прервал разговор и начал молиться. «И вы всегда во время тревоги читайте «Взбранной Воеводе», и на заводе во время ночного дежурства, тогда и завод не разбомбят», — сказал он.
Ночные дежурства превратились для меня в часы удивительных переживаний. Я была одна в огромном четырёхэтажном пустом доме, на верхнем этаже, внизу только старик-сторож и цепная собака. Вокруг был наполовину опустевший, погруженный во мрак город, ночь, которую часто пронизывал вой сирен и свист сыпавшихся с воздуха осколков снарядов. Спала совершенно спокойным сном, а когда начиналась тревога, вставала и молилась Божией Матери, как сказал мне батюшка, а потом опять засыпала до следующей тревоги. Утром я узнавала, что поблизости упала зажигательная бомба, сгорел рынок. Я вспоминала слова батюшки: «И завод не разбомбят».
В те дни, когда я могла ночевать дома, мы с братом дежурили на чердаке, и могли наблюдать воздушные бои во всей их страшной и увлекательной величественности. Война как бы приоткрывала завесы потустороннего мира. Война шла не только между армиями, между народами, война была где?то
