«Что ж ты делаешь, колдун? Зачем портишь игру мне и почтенному ювелиру?»
И тут ифрит личину и скинул. Аллахом клянусь, не видел морды противней! Гляжу — сидит в клубах дыма нечистый, с клыками длинною в ладонь, огненным хвостом и смеется, подкидывая моего Раджу на ладони.
«Что, — говорит, — сын шлюхи, не знающий имени своего отца, неужто думал ты меня обыграть?»
Здесь все помутилось в моей голове, выхватил я нож и попытался его ударить. Но в первый раз не получилось. Отвел он мне глаза. Только что сидел в углу и тут же оказался на месте Абу ибн Хакана. Только я все равно его достал, кади. Дотянулся через всю доску и ударил.
Все так было, Аллахом клянусь. Был он там, был! У людей спросите!
Раскаиваюсь? Ха-а-а-а-а-а-а-а-а. Скажи, мудрый кади, ты бы раскаивался, коль при тебе стали бы поносить твою мать и глумиться над тем, что ты сирота? Вот и мне не о чем жалеть.
Что?!
Куда вы тащите меня, куда? Во имя Аллаха, зачем топор?. Зачем…
Духанщик Шамс ад-Данаф
О сиятельнейший кади, прошу справедливости.
Пришел я, чтобы развеять туман подозрения вокруг моего имени и заведения. Выслушайте меня и, если найдете мой рассказ убедительным, велите снять печати с духана, чтобы люди могли дальше веселиться и радоваться жизни.
Что бы ни говорили злые языки, нет за мной никакой вины! Истинно так! Бандж[3] в моем духане не употребляют, с танцовщицами на ложе не восходят, и пусть поразит меня Аллах на месте, если язык мой извернется сказать клевету. А смертоубийство, оно тоже часть жизни. Истинно так! Не закрывать же нам теперь всю долину Хабал, где было сражение трех визирей. Но позвольте наконец разрешить ваши сомнения, мой господин.
В тот день посетителей было не очень много. Двое купцов отмечали какой-то праздник, цирюльник со своими друзьями курил кальян в задней комнате, и прочих я видел достаточно часто, чтобы упоминать каждого. Не все из них были люди честные, но тех, по ком тосковала плаха, у меня сроду не водилось. Истинно так! Бесноватый и Хасан-медянщик пришли, едва за окном стража отбила час совы. И хоть явились эти двое вместе, было видно — пути их раньше не пересекались. Ни словом не перекинулись, ни лепешки не разломили. Бесноватый пошел смотреть на танцы Зейнаб, Хасан завел беседу с почтенным ювелиром Абу ибн Хаканом. Так они просидели немного, пока какой-то магрибинец не предложил им сыграть в шатранж. От этой проклятой игры и вышло смертоубийство. Истинно так!
Сначала Хасан в середине партии вдруг вскочил и выбежал, словно секли его по пяткам, а затем дело и до ножа дошло.
Что-то случилось меж ними во время игры, но тут я вам помочь не могу, мой господин. Истинно так! Мои глаза не всегда смотрят только в зал. Ремесло духанщика ничем не легче порою труда водоноса. Всем нужно угодить, всех одарить приветствием и добрым словом. Скажу еще лишь одно: перед тем как бесноватому вздумалось прервать жизнь почтенного Абу ибн Хакана, спорили они о чем-то с магрибинецем. И вид у неверного был очень довольный.
Что?! Да простит мудрейший кади своего недостойного раба. Не понимаю, чем навлек я на себя ваш гнев! Не пил я вина в тот день, и разум мой был не замутнен усталостью, так отчего вы спрашиваете меня о магрибинце? Убит был ювелир! Я это видел своими глазами! А что другие говорят, в том странности нет. Мало ли что может от излишеств причудиться. Истинно так!
Могильщик
Все так, мой господин. Третьего дня я закопал ювелира Абу ибн Хакана на кладбище для почтенных людей близ фиговой рощи и поставил камень из черного мрамора, как велел его управляющий. Хороший камень вышел, с резьбой и узорами, не стыдно самому ка… визирю было бы справить. Что ж теперь делать! Все по воле Аллаха! Люди приходят, живут и в назначенный час встречаются с Разрушительницей собраний. Так идет испокон веков.
Обмывал ли я мертвеца? Нет, на то в его доме есть наложницы, но раздетым видел, если вы об этом, мой господин. Ран было шесть. Грудь, ладони и бока — все было исколото, как на бойне неумелым учеником мясника. Думаю, тот шелудивый пес, что убил почтенного Абу ибн Хакана, раньше такого не делал. Я за долгие годы столько бедняг изрезанных насмотрелся, верно, сколько ваша мудрость не видела. Если виной кувшин или бандж, тычут как попало и куда попало. А если с умыслом, один или два удара — и готово, идет правоверный пировать в райские кущи, а неверный летит в пропасть. Так что, думаю, по случаю все вышло, мой господин. По случаю. И по воле Аллаха, конечно.
Хасан-медянщик
Защиты и справедливости! Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его. О достойнейшей из достойных, окружите меня стражей, заключите в темницу, посадите в глубокий колодец, на все готов, я только бы избавиться от нечистого, жаждущего смерти моей. Нет, мне не мерещатся ифриты, и гурий я не вижу. Вижу, о защита души моей, что думается тебе при взгляде на мерзкого старика, что валяется перед тобой. «Вот пес болезненный, чей разум отнял Аллах за его прегрешения». Но это не так, кади. Не так.
Мой дух смятен, но ум остр, как лезвие сабли в ножнах вашего стража. Клянусь Аллахом, видел я злого духа, и тот решил отомстить мне за то, что я проведал его суть. Другого объяснения у меня нет. Разве что ифриту ради забавы захотелось взять жизнь мою. Но на то игры не было. Думаете, при чем здесь игра? А ведь в ней-то все и дело.
Сотни раз жена говорила мне: «Хасан, не доведет до добра тебя эта доска». Но я не слушал ее и делал по-своему. Вот и поплатился.
Но я читаю нетерпение в вязи ваших морщинок, справедливейший из судей. Что ж, все началось так.
В месяц Сафар три года назад довелось мне путешествовать в Магрибию по делам своего племянника. Караван шел долго, несколько раз на нас нападали неверные, но наконец — на все воля Аллаха — мы пришли в некий оазис. Пожелав смыть песок и грязь, я оставил товарищей и направил стопы в хаммам[4]. Там я и впервые встретил ифритов. Конечно, тогда я не прозрел еще суть вещей и не понимал, что передо мной нечистый, а вот уже после, в духане… Однако не торопитесь, мудрейший из мудрейших, обо всем по порядку.
В хаммаме, помывшись и сняв лишние волосы с головы, я прошел в комнату удовольствий, где увидел, как за столом для игры в шатранж скучают трое магрибинцев. Как известно, для партии необходим четвертый, а поэтому, пожалев неверных, я решил присоединиться. И что же! Едва я присел на скамью, как главный из них, громадный, словно Рухх, показал зубы и спросил, не обозначает ли мое поведение желание сыграть в шатранж. «Именно так», — ответил ему я, на что уже все трое черных стали смеяться. «А любишь ли ты игру, — поинтересовался тогда магрибинец, — так, как любим ее мы?» Тут бы мне и уйти. Но Аллах, как видно, решил наказать меня и лишил разума. Ведь только этим, да еще гордыней можно объяснить мое второе «да». А черные засмеялись пуще прежнего.
«А если бы от твоей игры зависела жизнь правоверного?» — перейдя на шепот, подмигнул мне главный.
«Да!» — в третий раз согласился я. И тут завертелось у меня все перед глазами, послышался удар
