казацким военным».
«Мы знаем, — говорилось в послании 'капитану', — как славна твоя казацкая милиция, и поэтому она может быть очень полезной христианскому обществу в борьбе с общими врагами нашей веры. Тем более, что мы проинформированы о твоей смелости и знании военного дела, ибо ты не уступаешь храбрейшим людям в смелости и умении командовать войсками». «Услышь, поистине храбрейший муж, — призывал папа, — голос матери твоей, католической церкви, смелость свою и власть над воинствующим народом отдай Богу и святому Петру, выполни замыслы найти — будет тебе и твоему народу слава в веках, что в тяжелейшее время немало храбрости своей и любви уделили апостольской столице».
Во втором письме говорилось об «отцовской любви» автора к казакам, их храбрости и отваге и содержался призыв к «совместной защите христианского общества»: «Вы… покроете себя как надежные военные слуги господни бессмертным пальмовым венком, который никогда не увянет».
О конкретных направлениях необходимых казачьих военных действий речи не шло, и их, несомненно, должен был обсудить А. Комулович. Из другого источника видно, что патеру требовалось склонить казаков, в частности, к взятию Монкастро (Аккермана) и дальнейшему продвижению вдоль Черного моря. Т. Джувара отмечает, что план А. Комуловича заключался в объединении против Турции западноевропейцев, персов, трансильванцев, казаков, молдаван, валахов, болгар и других народов и свержении османского ига; казакам обещалось до 12 тыс. флоринов, но только при их вступлении во враждебные страны.
Не исключено, что в переговорах с казаками мог быть затронут и вопрос о нанесении удара по району, прилегающему к Босфору. О Стамбуле как цели борьбы в Ватикане помнили постоянно. Тот же А. Комулович должен был уговаривать московского царя направить свое войско в Молдавию, чтобы вести войну с турками во Фракии и через нее занять города на Средиземном море, позади Босфора. Что касается Черного моря, то московиты, как должен был говорить А. Комулович, без особенных затруднений могли бы овладеть рядом прибрежных городов, укрепиться там и открыть себе дорогу к завоеванию Константинополя.
Неизвестно, дошли ли послания Климента VIII до адресатов — очевидно, запорожцев. Узнав, что они во главе со своим кошевым атаманом Богданом Микошинским находятся в морском походе, папский представитель в 1594 г. вел переговоры с руководителем реестровых казаков Николаем Язловецким и главой показачившихся крестьян Северином Наливайко. Первый согласился возглавить поход против татар, а со вторым не удалось достичь согласия.
Сокрушительные походы на Анатолию и Босфор в первой четверти XVII в. принесли казакам громкую известность и авторитет на европейском и азиатском континентах. «Казачество, — по справедливому замечанию А.А. Новосельского, — проявило себя силой, имевшей международное значение». Естественно, в странах, которые воевали или враждовали с Турцией, не могли не учитывать стремительно возраставшую роль казаков в антиосманской борьбе. Они заняли свое место и в составлявшихся планах сокрушения Османской империи. Т. Джувара насчитал их для XVII в. как раз 17, но на самом деле таких проектов было гораздо больше, и они разрабатывались не только в Европе.
Персидский шах Аббас I в 1602—1613, 1616—1618 и 1623—1639 гг. вел тяжелейшие и затяжные войны с Турцией, и черноморские набеги казаков объективно облегчали его положение. Вот почему когда в 1617 г., в разгар очередной войны, этот правитель обратился с предложением об антиосманском союзе к польскому королю Сигизмунду III, считавшемуся сюзереном Войска Запорожского, то мог реально рассчитывать на усиление казачьих ударов по малоазийским и босфорским берегам Турции. Шах предлагал собственными средствами построить крепость на грузинском побережье Черного моря, сравнительно близко к Трабзону, и передать ее казакам для активизации их операций против турок, а королю обещал, что все грузины-христиане окажутся под его властью. О том же говорилось и в письме Аббаса римскому папе Павлу V.
Однако черноморским побережьем Персия не владела, и Я.Р. Дашкевич предполагает, что основной военной ударной силой при исполнении шахского замысла, касавшегося крепости, также должны были стать запорожцы, «поскольку при положении, которое сложилось в 1617 г. (османская армия находилась у стен Тебриза. —
В том же 1617 г. независимо от шахского обращения к Польше казаки сами предложили свою помощь Персии. Их флотилия, оказавшаяся у берегов Мегрелии или Гурии, решила направить к шаху 40 своих «самых решительных и самых благородных» товарищей с предложением услуг в сухопутной войне с Турцией. Из Имеретин в летнюю резиденцию Аббаса в Фаррахабаде отправился один из казаков, «поляк по происхождению, католик по религии», которого П. делла Балле называет Этьеном, а украинские историки считают Степаном или Стефаном[605]. В ходе этой миссии, как увидим, будет обсуждаться вопрос о перекрытии Босфора.
В конце февраля — начале марта 1618 г. Этьен прибыл в Фаррахабад и был принят шахом «с большим изъявлением благоволения» с его стороны, но не смог «изложить… мысли», так как «не знал местного говора», говорил, «кроме родного языка», только «на рутенском языке» и не имел толмача, которого не оказалось и при дворе. Будучи в неопределенном положении, казачий посол неожиданно узнал, что в этом же городе находится П. делла Балле, и, по словам последнего, полагая его как католик «ангелом, посланным ему Богом», немедленно направился к итальянцу и нашел среди его слуг переводчика, немного знавшего язык московитов.
Римский дворянин Пьетро делла Балле, путешествуя по странам Востока, в 1617—1619 гг. как раз пребывал в Персии, где схоронил жену-грузинку, говорил на фарси и чрезвычайно обрадовался Этьену. Итальянец интересовался казаками и, как он писал, «уже давно был вполне осведомлен о нынешнем положении их дел, об их политике и их обычаях… первоначально от христиан и гораздо лучше в Константинополе», общался с некоторыми представителями казачества.
В первую очередь П. делла Балле занимали казачьи военно-морские действия, и он был от них в восторге, отмечая «владычество» казаков на Черном море, непрерывные захваты ими приморских поселений и утеснение турок, которые «уже не внушают такой страх с тех пор как… казаки стали… хозяевами и преследуют их в любом случае», вплоть до того, что «турецкие корабли не осмеливаются там появляться».
Видя такие громадные казачьи успехи и задумываясь, «не имеют ли казаки право претендовать однажды на что-то более высокое», П. делла Балле приходил к убеждению, что со временем они «образуют очень сильную республику, поскольку… ни знаменитые спартанцы, или лакедемоняне, ни сицилианцы, карфагеняне, даже римляне, а в наше время голландцы не имели ни более прекрасных, ни более счастливых начал». «И если в истекшие тридцать с лишним лет… турки не смогли ни уничтожить их (казаков. —
Итальянец стал горячим сторонником установления союза двух боровшихся с османами сил — казачества и Персии — «на погибель туркам», «для чести и пользы христианства». «Бог, — писал П. делла Балле, — не преминет воздать однажды… мне за заботу и усердие о создании, насколько я мог, союза персов не только с казаками, но и с польским королем, если это возможно, зная хорошо о преимуществах, которые христиане могли бы извлечь из этого союза, и о потерях, которые турки, наши общие враги, могли бы понести».
Примечательно, что речь шла о связи Персии только с запорожцами, которые, по мнению итальянца, были «христианами и почти все католиками», но не с донцами. П. делла Балле, как он замечал, «никогда не мыслил об объединении этих (казаков. —
Автор плана предполагал, что союз украинских казаков и шаха будет легко осуществим и чрезвычайно выгоден участникам. Рассуждения на этот счет сводились к следующему. Аббас I «ничего так
