пролетарской мерзости! Установите цензуру нравственной чистоты и художественной красоты. Надеюсь, господа, вы меня поняли? Потрудитесь же точно исполнить все мои приказания. Коммунизм умер — Россия жива. И будет жить, и шириться, и расти тысячи лет. Да поможет вам Бог!
Белая Свитка чуть поклонился, надел папаху и вышел в двери, где в снежных вихрях нетерпеливо била копытами ожидавшая его тройка.
Брякнул колокол под дугой, пристали к нему маленькие колокольчики, зазвенели бубенцы на ожерелках у пристяжных, и все покрыл вой бури. Лихая тройка умчалась в мутную, снежную, лесную даль.
Собранные в бараке люди пребывали в молчании. Боялись говорить… А вдруг обман?.. Провокация… Душа звала кинуться друг другу в объятия, обниматься, целоваться, как на Пасху, запеть «Христос воскрес».
Они боялись и не смели.
Кто он? Белая Свитка… Братство Русской Правды… Да есть ли все это на деле? Реально ли это? Быть может, все это дым? Новый, хитро задуманный искус Чрезвычайной комиссии?.. А потом тех, кто обнимался, радовался и приветствовал, кто посмел дать зажечься в своих глазах огню радости, потянут в суд, в тюрьму, в ссылку, к стенке на расстрел.
Стояли безмолвные… Но в головах, помимо воли, уже роились мысли, как надо перестроить все на новый лад, о котором здесь говорилось.
«Надо будет “Жизнь за Царя” ставить, возобновлять “Старый закал” и “Смерть Иоанна Грозного”… Интересно, целы ли декорации… Костюмы…» — думал Царьков.
«Милиции, пожалуй, придется на шапки кресты восьмиконечные нацепить… Оранжевые жгуты на шинели нашить… Город убрать трехцветными русскими флагами… — мелькало в голове Гашульского. — С памятниками-то просто будет… К чертовой матери в одну минуту… Любителями справимся, всякий поможет… А вот с беспризорными беда… Наваландаешься с ними. Поди-ка, найди их родителей в нашем собачьем браке…»
Люди молчали, прислушиваясь к гулу бури в лесу, к вою грозно разыгравшейся вьюги.
В мертвой тишине умер коммунизм в Санкт-Петербурге. В тяжелых, мучительных думах рождалась в нем — Россия.
В лесу вьюга была не так заметна. Внизу снег падал большими, красивыми звездами, вверху глухо шумел лес вершинами сосен. Тройка шла, мерно побрякивая колокольцами, узким проселком. Проселок вился между деревьев. Сосны становились реже, выше, стволы были толще. Все чуть намечалось сквозь белую кисею густо падавшего снега.
— Не ошибешься, Рожнов? — спросил адъютант Белой Свитки, молодцеватый юноша, в такой же, как у его начальника, белой шубе, отороченной соболем.
— Помилуйте, Павел Николаевич. Тридцать годов лесником у графа Шувалова состоял. Да я здесь каждую былинку знаю.
— Былинок-то не видать… Ишь, как замело, — проворчал адъютант.
— Мне каждая сосна, что брат родной, — в тон ему ворчал ямщик. — Да вот и Каменка. Вон огни видать.
Однако ни Белая Свитка, ни его адъютант не видели ничего. Кругом был хаос. Верно, такой хаос был в первые дни мироздания. Снег… Снег… Бело под ногами, где точно лодка по воде шуршат полозьями и отводами сани. Бело кругом и бело в небе. Навалило белым пуховиком на голубую полость. Впереди ямщик — что снежный богатырь. Фыркают пристяжки, по брюхо увязая в снегу. Гул леса подобен гулу моря, а внизу тихо, безжизненно и мертво.
— Самая настоящая погода, — сказал ямщик.
Белая Свитка вздрогнул и поднял опущенную на грудь голову.
Впереди сразу возник овраг в красном зареве многих костров. Шатры и шалаши в снеговых покровах. Лошади, сани, люди. Тонкая, высокая мачта искрового телеграфа.
Сани съехали в овраг и остановились. Между костров выстраивалась шеренга людей, засыпанных снегом. Раздалась команда:
— Господа офицеры!
Белая Свитка пошел к радиостанции. От нее отделился человек в шинели и фуражке, укрученный башлыком.
— Что в Петербурге? — спросил Белая Свитка.
— Тишина полная. Почти все милицейские посты сняты. Трамваи из-за вьюги не ходят. В театрах съехалось мало народа. Жители сидят по домам. На «Красном электрике» все готово остановить подачу света. На телефоне и телеграфе — наши.
— А Москва?
— Второй час не отвечает.
— Как только получите ответ из Москвы, скажите.
— Слушаю, господин атаман.
Белая Свитка подошел к шеренге начальников.
Всеволод Матвеевич Ядринцев, весь в снегу, точно рождественский дед, отделился от правого фланга. На запорошенной снегом папахе блистал в отсвете костров металлический крест, заменивший пятиконечную звезду.
— Господин атаман, — рапортовал он, — общий резерв: 17-я, 18-я, 19-я и 20-я пешие дружины с батареей и 9-я конная дружина с двумя конно-горными орудиями, четыре тысячи штыков, тысяча сабель и шесть орудий сосредоточены в лесу за Сосновкой, за Ананьевской улицей…
— Хорошо, — сказал Белая Свитка.
Ядринцев повернулся направо и его место занял тот красивый, высокий, белокурый человек, что когда-то, в день гибели Светланы, был у Владека Подбельского. Он был в шинели, осыпанной снежными хлопьями, в папахе с крестом и при оружии.
— Ротмистр Игорь Кусков, — рапортовал он, — начальник 6-й конной дружины, тысяча сабель… Дружина расквартирована в деревне Ручьи.
— Прекрасно-с — сказал Белая Свитка.
Игоря Кускова, отошедшего к Ядринцеву, сменил среднего роста коренастый человек, с открытым красивым лицом.
— Капитан Николай Полежаев, — рапортовал он, — с 7-й пешей и 5-й конными дружинами. Отряд сосредоточен в лесу за больницею имени Мечникова.
— Отлично… Ваша супруга Татьяна Александровна где сейчас?
— Осталась в Париже.
— У вас есть дети?
— Так точно, двое… Сын Александр и дочь Вера…
— Даст Бог, скоро свидитесь… Следующий!
Длинный, костлявый, солдатского вида человек вытянулся с рапортом:
— Унтер-офицер Железкин с 1-й пешей дружиной.
Один за одним проходили перед атаманом его прежние лесные сподвижники, партизаны. Они оставили теперь свои прозвища — Лебедя, Стрепета, Кречета и шли под старыми «царскими» именами и чинами. Тут были и те, кто пришел сюда после долгих скитаний за границей, и те, кто все эти годы жил в сатанинском союзе и грешил с коммунистами, ожидая великого дня расплаты. Сыновья загубленных, замученных большевиками офицеров Императорской и Добровольческой армии шли на смену своим отцам.
Полежаев, Осетров, Железкин, братья Кусковы — все те, кто вчера был извозчиком, шофером, дворником, милицейским, красноармейцем, чекистом, фонарщиком, рабочим, стрелочником, вагоновожатым трамвая, безработным, — стали к своим начальникам и заняли места по диспозиции, указанной Белой Свиткой, а их начальники явились в глухой лес за Коломяги у Черной Каменки доложить своему атаману, что все готово.
Последним стал перед атаманом длинный и тонкий Олег Кусков. Его и годы не брали. Ему было уже
