вот приходится. — Марта снова вздохнула и тут же вдруг решительно тряхнула головой. — Ну, что это я все плачусь. Надоело вам, поди, мои жалобы слушать. Посмотрите лучше, как живем, — и она первая вышла из-за стола.
В комнате, где они ужинали, стоял квадратный стол, четыре по числу членов семьи стула, горка- буфет, диван в углу, у окна газовая плита на две конфорки и шкафчик для посуды. В другой комнате с трудом умещалась широкая двухспальная кровать, платяной шкаф и две детские кроватки. Тумбочка, на ней — старенький радиоприемник и ночничок с бумажным абажуром. Ни кухни, ни ванной не было…
— Вот так и живем, в тесноте, да не в обиде. Детки, вам спать пора. А мы еще посидим. Я хоть душу- то отведу. Кроме мужа, ведь не с кем и поделиться. Мари, давай-ка побыстрее, — торопила она дочку, которая не хотела уходить от старших. — Только вы не подумайте, что люди здесь плохие. Нет. Помогают друг другу. Вот и дом этот выстроил наш муниципалитет, когда у власти стояли коммунисты. Добились правительственных кредитов. Хороший дом, а главное — наш. Анри недавно в союз металлистов вступил. Стал активистом цехового комитета. А на выборах в муниципалитет мы снова голосовали за коммунистического депутата. И победили. Да и я за мужем тянусь: и работаю, и по хозяйству, и французам рассказываю о нашей стране… Как живем, спрашиваете? Теперь живется полегче. Помогло, правда, не правительство, а страховое общество, куда мы вносим свой пай. Да еще пособие на двух детей получать стали. Хоть и не много, а все же лишняя копейка. Когда Марианну рожала, Анри снова в долги влез. Имя-то у нашей доченьки особенное. Марианна в красной фригийской шапочке — символ Франции. Ее портрет можно встретить и на плакатах, и на почтовых марках, и даже на деньгах… Дочка у нас счастливая будет — на отца похожа. Ему же, горемычному, не повезло. Ногу потерял в Алжире. Я с ним тогда даже проститься не успела. Одна с детишками осталась. Вот они какие были, — Марта достала семейный альбом и стала показывать гостям фотографии.
Петр взглянул на часы. Время позднее, пора возвращаться на корабль.
— Как быстро пролетел вечер. Марта, нас уже ждут на теплоходе. Мы обещали не засиживаться допоздна. Что же Олесе передать от вас? Может, в гости к нам соберетесь?
— Приедем, приедем. Мы уж и деньги на билеты скопили, и о визах хлопочем. — Марта снова плакала. — Скорее бы уж Украину увидеть.
25
Василий Бурый сказал жене, что идет на комбинат в конструкторский отдел, надо разобраться в новых ткацких автоматах. На этих станках непременно что-то недоделано, и может быть, он снова придумает какое-либо изобретение или усовершенствование. Вот и будет женушке новая шуба.
Марина поцеловала мужа, посоветовала надеть новый костюм и зеленую шляпу. Нет. Он пойдет в рабочей одежде, как на смену. Машина есть машина, под нее надо лезть, чтобы постичь всю премудрость. И ушел, захватив пакетик с едой. Он ведь останется на вечернюю. Это не шутка, Марина, отсталую бригаду в передовые выводить, сделать ее коммунистической. Сама знаешь, какое у меня сборище богородиц. Одна Искра чего стоит. А Стася и Галя, а психованная Ольга Чередник? А комсорг Олеся, у которой семь пятниц на неделе? Попробуй с ними сладить. А надо. Попал между молотом и наковальней, выкручивайся, бригадир, не осрамись.
Марина сокрушенно вздыхала, бродила по квартире, не зная, как угодить мужу. Она не роптала, когда он, вернувшись с работы, валился как убитый и сразу же засыпал рядом с ней. Не ласкал ее по неделям. Может, разлюбил? Сплетничали люди об Ольге Чередник, да Марина верила мужу, а не людям. И все надеялась — вот выйдет бригада в передовые, тогда легче станет, они снова заживут как прежде.
Но почему она волнуется? Все пока хорошо. В окно виден Василий, идет он медленно, степенно. Гордись им, Марина. Не глупи! Легче будет жить на свете. Вот видишь, Василий словно почувствовал, что ты глядишь на него в окно, — оглянулся, приветливо помахал рукой и скрылся за углом. Принимайся и ты, женщина, за работу. До того как уйдешь в магазин, свари студень, напеки пирожков с творогом, наполни большую стопку. Как вернется с работы, на рассвете, ты и угостишь.
А Василий о Марине забыл тотчас, как скрылся за углом.
Перед глазами возникла Ольга Чередник. После размолвки в лесу она окончательно оттолкнула его. Сперва это злило Василия, потом стало раздражать. Он чувствовал, как напрягается каждый нерв. В его воображении вставало ее роскошное тело. Ольга была так покорна! Блуждающий взгляд, ненасытные губы. И вдруг все оборвалось. Заупрямилась она, словно ножом отрезала. И в другую бригаду не захотела перейти, чтобы удобнее было встречаться. Василий зверел.
Неужто станок с перерезанной пряжей не убедил ее, что все-таки надо немедля переходить в другую бригаду? Знает она или не знает, что готовится приказ о ее переводе на другую работу? Верно, знает. Иначе почему вдруг на людях стала так ласкова с ним, приветливо здоровается, как тогда, когда они скрывали свои отношения. А вчера вдруг сама заговорила:
— Не могу я больше без тебя. Ох, не могу! Приходи завтра утром.
— Куда? — удивленно спросил бригадир.
— Ко мне домой. Я буду ждать.
— А Искра? А Павел?
— Они идут в лес, навестить Ирину. Я одна дома останусь. Погляди на ворота. Там будет наш старый знак…
— Что принести?
— Ничего. Я сама приготовлю. И вино твое любимое. И закуску…
Все было как прежде, как в прекрасной волшебной сказке. Василий даже запел от радости. И полетел, как на крыльях, все время останавливая себя: «Не беги, дурак, а то люди уже оборачиваются. Иди медленно, как и надлежит помощнику мастера, бригадиру».
Он уже представлял себе, как берет Ольгу за руки, крепко обнимает. Потом в большом зеркале видит, как она раздевается. Он пьянеет, мигом теряет рассудок. Стоит ли жалеть о станке испорченной пряжи? И разве не стоит бороться за переход Ольги в другую бригаду? Стоит и еще раз стоит! Ради нее он бы и отца родного не пожалел!
Весело кричит чайка над маяком. А море и впрямь смеется, об этом он когда-то читал у Горького. Тогда не поверил, а сейчас сам видит: смеется. Как все меняется от настроения. Если так пойдет дальше — чего доброго, и эти мрачные горы улыбнутся ему. А почему бы и нет? Каждый человек ищет утешения и счастья. В таком деле бригада, даже самая передовая, самая коммунистическая, нуль без палочки. Рыба ищет где глубже, а человек — где лучше. Святой закон.
Закоулками, через проходные дворы, он вскоре добрался до знакомого дома, огляделся. У калитки на заборе висит мокрая белая тряпка — старый пароль: все в порядке. В крайнем окошке занавеска задернута до половины. Добрый старый знак. Василий прошмыгнул в калитку. Ни души. Как отлично все получилось. Без стука открыл дверь. Встал в сенях, прислушался. Тишина. Даже слышно, как стучат ходики в комнате девушек, где отдернута занавеска. А сердце неистово колотится. Верно, так бывает у вора, который крадется к чужому. Он подхватит ее на руки, понесет… А засов? Вот раззява. Он вернулся, задвинул засов, с облегчением вздохнул, словно гора с плеч свалилась.
Рванул нетерпеливо дверь, ведущую в комнату, и замер, чуть не упал. Покраснел так, что загорелись даже уши. А потом кровь отхлынула к ногам, и он побледнел, словно его осветили лампами дневного света.
В комнате сидела вся бригада. Искра в красном углу, как невеста. В глазах чертики. Рядом с ней Стася Богун и Галя Диденко. Смущенно глядят на него исподлобья. Светлана Козийчук уткнулась в книжку, притворяется, что читает, а сама в пол глядит, мимо книжки. Ольга глаза прячет. У края стола Ирина Чугай и рядом, словно ни к чему не причастная, Олеся. Увидев ее, Василий даже глазами захлопал. Ее-то он боялся больше всех. Не будь Олеси, все можно обернуть в шутку. Девушки нарядные, словно в театр собрались. Только он один в рабочем комбинезоне.
Василий снял кепку, отвел руку назад, чтобы прикрыть дверь. Но она сама хлопнула. Бурый оглянулся. На пороге, подпирая дверной косяк плечами, стояли Павел Зарва и Андрей Мороз. Вот это влип! Такого с
