Дни

знаешь, я по меньшей мере твой равноправный партнер по обладанию счетом в «Днях».

– Ну, давай сейчас в это не будем вдаваться, – отвечает Гордон. – Я о другом сейчас забочусь, Линда: нам нельзя влезать в долги, которых потом не сможем выплатить. Я же каждый день вижу в банке людей, вляпавшихся в кучу неприятностей с кредитными карточками или счетами в «Днях».

– Но они же обращаются к тебе за помощью, которую ты – в виде ссуды – им предоставляешь и с которой, разумеется, банк имеет свои проценты. – Линда саркастически улыбается. – Или я ошибаюсь, Гордон? Может, банки уже начали давать деньги за просто так?

– Уж лучше задолжать солидному банку, чем какому-нибудь сомнительному типу, готовому переломать тебе ноги, если не вернешь ему долга, – невозмутимо отвечает Гордон. – Но это не имеет отношения к тому, о чем я сейчас говорю. А говорю я сейчас вот о чем: у людей не возникало бы соблазна занимать деньги, если бы заем не казался им приемлемой – да нет, предпочтительной – альтернативой тому, чтобы попросту обойтись без вещей, которых не можешь себе позволить. Для того, чтобы сказать себе «нет» и подождать, требуется сила воли, – куда легче сказать «да» и заполучить желаемое сразу. Вот это-то отсутствие силы воли у всех нас и эксплуатируется снова и снова.

– Мы «обходились» целых пять лет, – чеканит слова Линда. – Мы заработали право на «серебро».

– Но давай будем осторожны, хорошо? Это все, что мне хотелось сказать. Давай не будем сходить с ума.

– Да разве я уже сошла с ума, Гордон? А? Я пока что не купила в этом магазине ни одной вещи. Я глядела по сторонам, видела десятки вещей, которые мне хотелось бы иметь, которые отлично смотрелись бы у нас дома, но разве я хоть что-нибудь купила? Ничего. Ни-че-гошеньки.

– И я восхищен твоей выдержкой. Для большинства людей лимит кредитного счета – это скорее цель, чем предел, и вместо того, чтобы держаться от него как можно дальше, они устремляются к нему во весь опор.

– Гордон, уж кому, как не тебе, знать, что у меня куда больше самообладания, чем у «большинства людей».

– Ну, пожалуйста, Линда. Я ведь не критикую тебя. Я просто призываю тебя к осторожности.

– Но как же ты не понимаешь – я все утро только это и слышу! – Линда нервно размахивает руками. – Все меня предупреждают. Все пытаются посеять во мне сомнения. Кажется, никто, кроме меня самой, не верит, будто я знаю, что делаю. Сегодня – мой день, Гордон. Это день, о котором я мечтала всю жизнь. Всю жизнь! – Линда чувствует, как у нее краснеет лицо и повышается голос, но ничего с этим не может поделать. Покупатели оборачиваются и смотрят на нее. Она старается не обращать внимания на их взгляды. – Я страдала, боролась и шла на компромиссы, лишь бы попасть сюда, и не позволю тебе – не позволю никому – испортить мне эту радость. Сегодня – день моего торжества. Пожалуйста, сделай милость, дай мне им насладиться. Вечером, когда вернемся домой, можешь сколько угодно предостерегать меня ото всего на свете.

Гордону, видимо, есть что на это ответить, но он предпочитает приберечь свои замечания на будущее. И просто кивает:

– Хорошо, Линда. Хорошо. Твоя взяла. Сейчас мы разойдемся, и карточка будет у тебя. Я тебе доверяю.

– Правда? Правда доверяешь?

– А что мне еще остается?

На лице Линды появляется улыбка ликования.

– Вот так-то лучше. Гордон.

17

Перерыв в Седьмом ининге: традиционная пауза в игре в бейсбол после первой половины седьмой подачи

10.30

Близится время утреннего перерыва, и – как по команде – мочевой пузырь Фрэнка начинает оказывать легкое настойчивое давление на стенки брюшной полости. Позыв не очень болезненный, но пренебрегать им не стоит.

Благодаря многолетнему повторению, организм Фрэнка приучился согласовывать свои потребности с диктатом ежедневного расписания. Фрэнк просыпается за несколько секунд до того, как должен прозвонить будильник, начинает ощущать голод как раз тогда, когда рабочий распорядок разрешает ему пойти поесть, а мочевой пузырь регулирует приток жидкости, наполняясь именно тогда, когда Фрэнку предоставляется возможность опорожнить его. В самом деле, телесные потребности столь безупречно увязываются с графиком рабочих дней, что по воскресеньям, когда в принципе Фрэнк волен делать что и когда хочет, он питается и справляет нужду в точности в то же время, что и в остальные дни недели. Быть может, некоторым это покажется проявлением эволюционного таланта человечества – умения приспосабливаться к обстоятельствам, но Фрэнку виднее. Для него очевидно, что в мозгу каждого человека находится своего рода регулятор движения всех зубчатых колес, управляющих физиологическими ритмами. Люди уподобляются часовому механизму, и, если они вынуждены подчиняться одной и той же ежедневной рутине, их ритмы четко подлаживаются к рабочему метроному – настолько, что порой жить независимо от него оказывается невозможно. Фрэнку известно множество примеров, когда служащие «Дней», вышедшие на пенсию или уволенные, очень скоро сходили с ума или умирали, не вынеся внезапного освобождения от строгого рабочего графика, от тиканья внутренних часов. Время внезапно ослабило хватку – регулятор у них в голове сломался.

Уволившись сегодня, он, пожалуй, еще успеет избежать такой же участи. Если задержится дольше, то может оказаться слишком поздно.

– Говорит Фрэнк Хаббл, – чрево вещательски сообщает он «Глазу». – Ухожу на получасовой перерыв.

– Хорошо, мистер Хаббл, – отвечает оператор, на этот раз девушка. Фрэнк слышит стук по клавиатуре. – Приятного кофепития.

Вежливая, доброжелательная – наверное, еще и недели не проработала. Но очень скоро скверная еда, стресс и слишком долгое пребывание в атмосфере, обедненной отрицательными ионами из-за работы множества телеэкранов, превратят ее в такую же дерганую, язвительную стерву, как все ее коллеги.

Дойдя до лифта для сотрудников, Фрэнк вызывает его, проведя своим «иридием» возле кнопки, и. спускаясь вниз, изучает расплывчатое отражение на стальных дверях. Этот другой, размытый Фрэнк то появляется, то исчезает, и появляется вновь и вновь – по мере того, как устремленный на него взгляд то сосредотачивается, то ослабевает. Наконец Фрэнку это надоедает, и отражение пропадает совсем.

Я здесь, внушает он сам себе, я здесь, я здесь, я есмь. Однако слова эти кажутся пустым звуком, коль скоро глаза – правдивые свидетели – показывают обратное.

Он мечтает о том дне, когда сможет снова взглянуть на отражающую поверхность – и увидеть там себя, не совершая мучительных попыток сознательно вызвать свой образ, и вдруг в нем заново просыпается решимость разыскать мистера Блума и заявить ему о своем уходе.

Но сначала, спустившись на Цокольный этаж, он устремляется в «Тактическую безопасность» и там, в мужской уборной, становится перед писсуаром и расстегивает брюки, чтобы помочиться, как то предусмотрено его рабочим графиком.

10.33

Когда-то, много лет назад, в кафетерии «Тактической безопасности» имелась буфетная стойка и обслуживали посетителей люди, обычный персонал, однако работать там было неприятно. Призраки – сухари, каких редко где еще доведется встретить, – обращались с работниками кафетерия как с существами из другого измерения, почти не разговаривая, – если не считать банальных формул вежливости вроде «пожалуйста» и «спасибо», – и никогда не глядели им в глаза. В конце концов некоторым буфетчикам начало казаться, что Призраки ведут себя нормально, а вот с ними самими, дружелюбными и общительными, что-то не так.

Стало совершенно очевидно, что для обеих заинтересованных сторон предпочтительнее автоматизация, которая и была введена вскоре после того, как Фрэнк приступил к работе в «Днях». Еда из