Они доходят до лифта.
– Между прочим, Фрэнк, – говорит мистер Блум, нажимая на кнопку, – я отправил братьям рекомендательное письмо, где прошу их разрешить тебе уйти на пенсию без всяких штрафов, если ты этого пожелаешь. Собственно, я надеялся получить от них ответ еще до твоего ухода, но, видимо, у них сейчас полно хлопот. Прежде всего, со страховой компанией. Хотя, после того, что ты сегодня для них сделал, я думаю, вряд ли они откажут. В любом случае, расклад получается такой. Ты можешь остаться или, если братья согласятся, можешь уйти, аннулировав все долги и оборвав все нити.
Приезжает лифт.
– Ну, что скажешь?
Фрэнк входит в открывшиеся двери, поворачивается и ставит сумку с грязной одеждой у ног.
Он смотрит на единственного человека на свете, которого мог бы назвать своим другом.
– Не знаю, Дональд, – отвечает он. – Правда не знаю.
Двери закрываются.
17.31
Фрэнк выходит в сгустившиеся вечерние сумерки. В воздухе пахнет чем-то сладковатым, что довольно странно, поскольку он оказался с подветренной стороны от нескольких сотен немытых «витринных мух». Наверное, эта сладость существует не столько у него в носу, сколько в уме, и воздух пахнет так лишь потому, что этот воздух непохож на воздух внутри «Дней». Это – воздух, принадлежащий всей остальной планете, а сладкий запах – это свобода и неограниченные возможности.
У подножья ступенек стоят репортеры, берущие интервью у выходящих из магазина сотрудников. Поблизости припарковано несколько телевизионных фургонов, прибывают и новые. Появляются дуговые лампы, камеры, микрофоны, – и вот уже инцидент с бомбой подвергается дотошному расследованию тележурналистов.
Попрощавшись с охранниками, Фрэнк начинает спускаться вниз. Краем глаза он замечает одиноко стоящую женщину, но, приняв ее за одну из журналисток, решительно проходит мимо.
– Сознательно меня игнорируете, мистер Хаббл? – произносит знакомый вежливый голос.
Фрэнк останавливается. Оборачивается.
Миссис Шухов осторожно делает в его сторону два шага.
– Охранница сказала мне, что вы – человек привычки, – продолжает она, улыбаясь. – Всегда приходит и уходит через Северо-Западный вход, так она сказала.
– Вы, – медленно говорит Фрэнк, – доставили мне сегодня море забот.
Она не понимает, как следует толковать его тон. Что это – гнев? Или насмешливое лукавство? По его лицу тоже ничего не понять.
– Ну, извините меня, если…
– Да нет, вы тут не виноваты. Откуда вам было знать. – Уголки Фрэнковых губ почти незаметно подергиваются.
– Вы надо мной смеетесь, мистер Хаббл?
– Смеюсь? С какой стати?
Миссис Шухов вздыхает.
– Ну почему мужчины всегда все портят?
Тут Фрэнка посещает неожиданная мысль.
– Миссис Шухов, а вы не меня тут случайно поджидали?
– Наконец-то – проблеск интеллекта! Оказывается, мистер Хаббл, вы не безнадежны. – Она делает еще два шага ему навстречу. Он остается стоять на месте, не будучи посвящен в ритуал этого словесно- телесного танца. – Я подумала – а не захотите ли вы вместе со мной выпить по чашечке кофе, – говорит она. Он хмурится. – Если вы не против, – добавляет она поспешно. – Но если я переступаю какие-то границы, так и скажите. Может, ваши правила запрещают служащим запросто общаться с опозорившимися покупателями, или, может, у вас другие планы, – ничего, я все пойму.
– Погодите, дайте осмыслить. Вы хотите, чтобы я выпил вместе с вами по чашечке кофе?
– Ну, или чего-нибудь покрепче, если угодно.
– Да нет, кофе – это как раз… Как раз то, что нужно.
– То есть вы мне говорите «да»?
– Я не говорю «нет».
Миссис Шухов закатывает глаза.
– Честное слово! Думаю, если бы я отыскала в словаре слово «тупица», то толкование было бы коротким: «мужчина».
17.53
Миновав Площадь «Дней», Фрэнк с миссис Шухов переходят дорогу, запруженную общественным транспортом. Сумерки достигли той стадии, когда у половины машин фары уже зажжены, а у половины – еще нет. На лиловом небе видна луна. Сейчас она находится в первой четверти: левая половина – пепельно-темная, правая – цвета слоновой кости, в крапинках. Взглянув на луну, Фрэнк думает:
На узкой улочке по другую сторону от дороги они с миссис Шухов находят кафе. Тротуар плотно уставлен пластмассовыми столиками со стульями, а прямо перед ними виднеется забитая мусором сточная канава. Внутри кафе заполнено примерно на четверть, и приятная (впрочем, не особенно настойчивая) официантка приглашает двух новых посетителей занять понравившиеся им места. Миссис Шухов выбирает «кабинет», и они с Фрэнком садятся по разные стороны стола, устраиваясь поудобнее на мягких скамейках.
Фрэнк окидывает взглядом выцветшие плакаты в рамках, изображающие континентальные морские курорты и иноземные природные достопримечательности, смотрит на вьющееся растение, оживляющее веерообразную решетку возле кухонной двери, на других посетителей, которые или болтают, или в одиночестве изучают вечерние газеты. Если бы он утверждал, что не нервничает, это было бы ложью. Ведь последний раз он бывал в публичных кафе очень давно – лет в двадцать с небольшим.
– Ну вот, – говорит миссис Шухов, положив локти на стол.
– Ну вот, – вторит ей Фрэнк, а сам роется в уме: надо как-то вести разговор. – Ну вот, – повторяет он. Потом говорит: – Ваши глаза. Ваши глаза уже не такие красные, какими были в последний раз, когда я их видел.
Миссис Шухов довольна, что он хотя бы смотрит в верном направлении.
– Эта охранница – Гоулд, ведь ее так звали? – Гоулд купила мне коробочку для контактных линз, какой- то чистящий раствор и даже флакончик с глазными каплями. Причем на свои деньги! И она, и вы – как вы заступились за меня там, в Следственном отделе… Ну, словом, даже не знаю, что я такого сделала, чем заслужила подобную доброту!
– Значит, вы сейчас хорошо видите?
– Наоборот, ничего не вижу! – отвечает она со смехом. – Мои линзы – у меня в сумочке. Странно, что вы не заметили, как я всю дорогу щурилась и косилась.
– Да у меня самого сейчас небольшая неприятность с глазами. – Остаточный зуд от перечной жидкости у него еще не прошел, и глазные яблоки до сих пор чесались.
– Они действительно у вас красноватые. Может быть, вам стоит воспользоваться моими глазными каплями.
– Может быть.
– А вы знаете, что, кроме глаз, все, что мы показываем внешнему миру, – мертвое? – спрашивает миссис Шухов. – Кожа, волосы, ногти, даже полость рта, – все это оболочка из мертвых тканей, в которую мы прячемся, чтобы защитить свою плоть, свои внутренние органы от губительного воздействия кислорода, а единственные живые частички самих себя, которые мы показываем друг другу, – это радужки наших глаз, видные сквозь роговую оболочку. Вот почему так важен зрительный – глаза-в-глаза – контакт, и между незнакомцами, и между друзьями: ведь только так мы можем поведать друг другу истину о себе, показать не смерть, а жизнь.
– Как интересно.
– Правда? Я это вычитала вчера в одном научном журнале, в «Газетах и периодических изданиях».
