этом крикуне? Как могли сжиться два таких противоположных характера? А может быть, Рута подпала под влияние Чунды, сама стала походить на него, и мало-помалу незаметно отмирает нежность ее души? Или она нашла то, к чему стремилась, а он, Ояр, в своем глупом самомнении напрасно одаряет ее непрошенным сочувствием?
Так ли, иначе ли, а ему все равно было больно, тяжело. Присутствие Чунды раздражало, бередило старые раны.
Два дня Ояр водил Чунду по избирательным участкам, стараясь не замечать ядовитых насмешек по поводу непорядков, глотая его, отеческие поучения. Он чуть не краснел за трафаретные, избитые вопросы, которые Чунда задавал рабочим, за его казенные и часто демагогические ответы. Ояр привык иначе говорить с людьми, и его всегда понимали. Он знал, что никогда не нужно бояться правды, обходить трудные вопросы. Рабочие любили правду, как бы сурова и неприятна она иногда ни была. Они оскорблялись, если их принимали за простачков и поучали, как малых ребят: «Вы этого не знаете, вы этого не понимаете, а вот мы знаем, почему это так, а не этак». Только невежда, человек, не знающий лиепайцев, мог говорить так с закаленными в испытаниях, потомственными рабочими.
Чунда так и не дождался от Ояра расспросов про Руту. Ему не терпелось похвастаться своим семейным счастьем и поддразнить этого угрюмого парня, который когда-то заглядывался на Руту. Пусть уж лучше не притворяется: у самого, наверное, на душе кошки скребут. Триумф без зависти побежденного не мог быть полным, поэтому в день отъезда Чунда, раскритиковав в последний раз всю работу лиепайцев, попытался втянуть Ояра в разговор на личные темы.
— Все еще ходишь в холостяках?
Ояр пожал плечами.
— А чем это плохо?
— Кому как нравится. Я, например, никогда бы не променял свое нынешнее житье на прежнее. Из Руты вышла славная женка. Мы с ней живем неплохо. Рута говорит, что только теперь она поняла, что такое счастье. Только она очень не любит, когда я уезжаю в командировки. Скучает.
Ояр опустил голову и ничего не ответил.
— Вот такие-то дела, Сникер, — улыбался Чунда. — Присмотри подходящую девушку и женись, а то закиснешь, как третьегодичный огурец. Конечно, такие девушки, как Рута, на дороге не валяются, не всякому дается такое счастье, но ты постарайся. Только вот работу тебе надо выправить, женщины ведь оценивают мужчин и по их работе… Одним красивым носом их не прельстишь. Они тоже присматриваются, как у тебя башка варит. Рута говорит, что она главным образом из-за этого и вышла за меня замуж. Подтянись, Сникер. Начни работать углубленнее, правильнее. Партийное руководство долго этого терпеть не будет.
— Чего именно? — закричал выведенный из себя Ояр. — То, что ты высидел, как курица, из своих мозгов? Оставь меня со своими советами!
— Вот ты как заговорил! Хорошо. Я навязывать свои советы не буду, раз ты такой умник, но о непорядках на избирательных участках придется поговорить в Риге. Я сообщу об этом куда следует.
— Сообщай. Я тоже сообщу, какую ты ерунду порол. Перед партией мы все равны.
В поезде Чунда написал длинный отчет о своих наблюдениях в Лиепае. Получалось едко, саркастично, беспощадно. «Гляди теперь, голубчик, я тебе вкручу гайки, будешь знать, как бороться с товарищем Чундой».
На следующий день Ояра по телефону вызвали в Ригу. Он сразу понял, кого ему благодарить за это.
— Ты не очень волнуйся, Сникер, — успокаивал его Бука. — Я позвоню в Центральный Комитет и скажу свое мнение о Чунде. Управы, что ли, не найдем на этого жеребца?
Чунда просунул голову в дверь ванной:
— Ты мне ничего не дашь поесть? Я здесь жду, жду… Думаю, чем это ты занята? А она все еще с этими тряпками возится.
Рута полоскала в ванне выстиранное белье. Ванная комнатка была полна пара. Подоткнув передник, распаренными от мыльной воды руками раскрасневшаяся от усилий Рута выжимала прополосканное белье и укладывала его в таз. Светлые волосы прядками прилипли к ее вспотевшему лбу.
— Ты бы мне помог, Эрнест, тогда бы я скорее кончила.
Чунда сделал гримасу.
— Если ты думаешь, что мне некуда время девать…
— Что, очень торопишься? — спросила Рута, не отрываясь от работы.
— Ну ясно, тороплюсь. У меня сегодня совещание с заведующими отделами кадров. Раньше двенадцати домой не вернусь.
— Посмотри, Эрнест, в кухонном шкафу, там кое-что приготовлено. Масло где лежит, знаешь? В кладовке найдешь молоко, закуси пока чем-нибудь, мне надо еще выполоскать вот эту кучу белья.
Чунда обиделся:
— Тебе, значит, эти тряпки дороже мужа?
— Неужели тебе так трудно самому собрать? — вздохнула Рута. — Один-то раз смог бы.
— Тебе бы, кажется, следовало снять с моих плеч подобные заботы, — недовольно проворчал Чунда. — Мне, сама знаешь, приходится думать, концентрировать внимание на серьезных вещах. Вечно работа и работа… Дома бываешь считанные минуты. Кажется, я заслужил право на отдых…
— А я разве без дела сижу? — почти оправдывающимся тоном возражала Рута. — Ты думаешь, за меня ангелы работают?
— Нашла сравнение! Разве на тебе лежит такая ответственность, как на мне? Что тебе: проинструктировала одного-двух комсомольцев, написала ответы на вопросы — и ладно. А у меня? Кадры, живые люди! Нужна чуткость, знание психологии и классовая бдительность. Ты бы посидела один день на моем месте, вот тогда бы узнала. А то изволь — иди ищи и масло и молоко…
— Ну, хорошо, хорошо, если уж так трудно, сейчас я брошу полоскать.
Рута вытерла руки и пошла в кухню. Чунда сейчас же сел за стол и стал ждать, когда она подаст ему поесть. Руте несколько раз пришлось бегать в кухню и обратно, принести хлеб, масло, молоко, колбасу, потом достать стаканы, вилки, ножи.
— Вот так комбинация — колбаса с молоком, — поморщился Чунда. Впрочем, он ел с аппетитом, откусывал помногу, шумно отхлебывал молоко, и настроение его, по мере утоления голода, заметно улучшалось. Рута почти не притрагивалась к еде. Она устала, и больше всего ей хотелось отдохнуть, — хотя бы посидеть у окна и, ни о чем не думая, глядеть на уличную сутолоку.
— Сегодня Сникеру досталась такая головомойка, что на всю жизнь запомнит, — весело сказал Чунда. — Сначала, пока я еще не брал слова, он кое-как выкарабкивался. Хотел втереть очки: мол, ничего ужасного нет, везде тишь да гладь. Мое выступление перевернуло все вверх тормашками. Секретари ЦК слушали меня затаив дыхание… Избирательные участки не подготовлены, с избирателями никто не беседует. Члены организации газет не читают, не знают даже, кто такой Чунда и другие ответственные работники. Кто-нибудь, возможно, думает, что я абиссинский негус. Так дальше продолжаться не может. Я говорил целых полчаса. Сказать можно было бы и больше, но из-за недостатка времени пришлось сократиться. Но я и в полчаса успел. Иногда важно не то, сколько времени говоришь, а в каком стиле. Ты ведь знаешь, как я выступаю, когда у меня настроение.
— То-то ты и охрип.
— Ну да, я говорил с темпераментом. Так и так, кто мы такие — оппортунисты или большевики? Долго еще мы будем это терпеть?.. Надо принять самые решительные меры и привлечь нерадивых работников к самой суровой ответственности. С людьми, подрывающими дисциплину, разговор короткий… Вот бы ты видела, какими глазами смотрел на меня Сникер. Я думал — вот-вот укусит.
— И какое вынесли решение?
— Сникеру указали, что работу надо улучшить. В моем проекте, правда, был предусмотрен строгий выговор с предупреждением, но бюро сегодня было в благодушном настроении. Ничего, в другой раз получит строгача.
— За что ты его так ненавидишь? — с грустным удивлением, глядя на мужа, спросила Рута. — Что он
