понимаешь? Если бы я не была так одинока, то никогда не случилось бы ничего подобного.
Он еще раз удивился, с какой неприкрытой наглостью она выпутывается из своих ошибок.
— Ага, — сказал он, — следует ли это понимать так, что и в будущем, когда тебе вдруг станет скучно и одиноко, ты найдешь в этом оправдание интрижке с каким-нибудь мужчиной? Так, только ради времяпрепровождения. Другие ходят на языковые курсы или занимаются спортом, а ты будешь бегать на сторону. Для тебя все это приблизительно одно и то же.
— Как ты это формулируешь…
— Думаю, что формулирую так, как оно есть в действительности. Все другое было бы пустым украшательством, — он сделал короткую паузу. Он ощущал невыносимую боль. Ему было больно не только из-за того, что произошло. Его мучило ясное понимание того, что отношения с Майей надо прекращать, если он хочет сохранить хотя бы остатки уважения к себе. Крайняя точка достигнута. Если он ею не воспользуется, то никогда уже без стыда не сможет смотреть на себя в зеркало.
— Я говорил, что хочу на тебе жениться, — снова заговорил он, — но ты хочешь и дальше делать то же самое даже тогда, когда станешь миссис Шэй — не так ли?
— Откуда я могу это знать, Алан?! Можно мне объяснить тебе это раз и навсегда? Ты хочешь знать, что, когда и как я буду делать в любой ситуации? Ни один из нас не может сказать, что будет. Никто не знает…
— Покончим с этими разглагольствованиями, Майя!
— Перестань наконец обходить суть! Мы оба знаем, в чем дело. Ты не можешь быть верной. Не можешь, даже если очень захочешь. Ты не сможешь хранить верность, даже если от этого будет зависеть твоя жизнь. Так уж ты устроена, и, наверное, не стоит тебя в этом винить.
Он посмотрел на нее. Она выглядела так жалко, что глядя на нее он не мог не испытывать нежности.
«Мне будет долго ее не хватать», — подумал он. Ему стало страшно, едва он представил себе бесконечные, одинокие, печальные вечера, когда он будет изо всех сил пытаться по кусочку вырывать ее из своего сердца. «Пройдет целая вечность, прежде чем я смогу окончательно избавиться от нее, если мне вообще когда-нибудь это удастся».
— Но я не могу смириться с этим, — продолжил он, — хотя и пытался делать это в течение пяти лет. Я надеялся, что либо ты изменишься, либо я найду способ привыкнуть к твоему поведению. У меня не получилось ни то, ни другое. Да и глупо было бы с моей стороны на это надеяться. Я сберег бы много сил и времени, если бы раньше понял тщетность этих надежд.
Он увидел, что по ее лицу пробежала тень беспокойства. Очевидно, она поняла, что дело приняло непривычный оборот. Он говорил с ней таким тоном и раньше, она привыкла и перестала воспринимать эти разговоры всерьез.
«Но сейчас она нервничает», — подумал он, но ее тревога не вызывала у него чувства торжества.
— Алан, мы должны… — заговорила она, но он, второй раз за сегодняшний день, жестом приказал ей замолчать.
— Мы уже ничего не должны, Майя. Мы должны только одно — расстаться. Это единственное верное и разумное решение.
Она наклонилась через стол к нему, хотела взять его за руки, но он отдернул их, желая избежать прикосновения.
Она прищурила глаза.
— Ты говоришь это всерьез?
Он не отвел взгляда, хотя и знал, что на его лице, кроме непреклонной решимости, отпечаталась и невыносимая душевная боль.
— Да, я говорю вполне серьезно и не хочу тянуть с этим до бесконечности. После завтрака ты собираешь свои вещи и уходишь.
— И куда же я пойду?
— К Фрэнку.
— К Фрэнку? Фрэнк живет в крошечной меблированной комнате! Там нет места для меня.
— Очевидно, там хватило места, чтобы встретиться и лечь в постель. Думаю, тебе надо быть последовательной. Просто ты некоторое время поживешь в «крошечной меблированной комнате». Вот увидишь, тебе понравится.
Майя вцепилась пальцами в салфетку и судорожно смяла ее в комок.
— Господи, Алан, — тихо заговорила она, — ты не представляешь, с какой радостью я от тебя ухожу! Я по горло сыта нашей совместной жизнью! Ты скучный обыватель и выглядишь, как спившийся старик! — она медленно встала, продолжая метать в него ядовитые стрелы. — Да, Алан, мне очень жаль, но я вынуждена сказать, что выглядишь ты и правда неважно. Когда-то ты был очень красив и привлекателен, но ты пропил свою красоту. Как я могла быть глупа настолько, что провела с тобой столько дней! И ночей! — она заговорила тише, но злее. — В постели ты абсолютный нуль, Алан, абсолютный нуль! Каждая секунда с тобой была пустой тратой времени. Но я скажу тебе и кое-что еще, — она наклонилась к нему, глаза ее яростно засверкали. — Ты будешь без меня плакать! Ты будешь умолять меня вернуться. Потому что ты никого больше не найдешь. Никого! Ты будешь так одинок, что станешь еще больше пить, и это будет твой конец. Тебе будет так плохо, что ты, стуча зубами, побежишь за мной. Ты будешь жалеть обо мне всем сердцем, Алан!
Она швырнула смятую салфетку на стол и вышла из комнаты.
10
Удивительно, но несмотря на то, что стоял тихий вечер и дул нежный ветерок, море внизу бушевало. Волны с неистовой силой бились об обрывистый берег, взлетали на скалы, крутясь белопенными брызгами, откатывались назад и с удвоенной, яростной силой вновь обрушивались на противостоявшие им скалы. Внизу стоял такой рев, что едва можно было расслышать собственный голос. Но сюда, наверх, доносился лишь тихий рокот, напоминавший шум ветра в листве деревьев.
Солнце, как громадный огненно-красный шар, висело у горизонта над самой поверхностью воды, рисуя на гребнях волн медно-золотистую широкую дорожку, окуная скалы и чахлую рыжую траву на камнях в свет неземной красоты. Светились даже облака, несущиеся по небу. Картина могла бы показаться вульгарной, если бы не суровый, грубый и несентиментальный ландшафт.
Беатрис больше всего любила именно это место острова. Она могла часами сидеть здесь, на мысе Плейнмонт, на юго-западной оконечности Гернси, и смотреть на воду или гулять на ветру, игравшем ее непослушными волосами. Она любила дикость берега и силу моря. Она любила уединение, источаемое этим местом. Плейнмонт казался ей отражением ее собственной сущности: суровой, холодной, твердой. Плейнмонт не знал покоя, он неизменно утверждал себя перед лицом жестокого моря. Здесь не росли ни цветы, ни пальмы. И если солнце было не на закате, то и цветов здесь было всего два — серо-коричневый цвет скал и серо-зеленый — травы. К небу поднимались уродливые каменные башни построенного немцами укрепления. Здесь упорство и решительность соседствовали с меланхолией, печалью и красотой, понимать которую было дано очень немногим.
«В любом случае, — думала Беатрис, — я принадлежу этому месту, нравится мне это или нет».
Она сидела в машине, припаркованной на пыльной грунтовой площадке в десяти минутах ходьбы от Плейнмонтской башни, курила сигарету и рассеянно слушала льющуюся из приемника тихую музыку.
Она сидела здесь уже час, и за все это время мимо прошли только двое гуляющих. Несмотря на красоту захода солнца, он почему-то не привлекал сюда туристов. «Наверное, большинство сейчас ужинает, — подумала Беатрис, — или скорее бродят по песчаным пляжам юга и востока острова, или мечтают на вырубленных в скалах тропинках». Но это к лучшему. Она не хотела, чтобы сейчас ее что- нибудь отвлекало.
