неприятности, а не облегчает их?»
— Да, согласна, это был провал, — сказала она спокойным тоном. Но может быть, в этом-то и состояла ее главная ошибка — в вечном стремлении «держать себя в рамках». Она никогда не кричала, никогда не выказывала ярости, страха, боли. Может быть, поэтому он никогда не понимал, как ей больно?
— Но, — продолжила она, — но ты когда-нибудь думал, что этому провалу немало содействовал один человек, который еще до государственного экзамена постоянно твердил мне, что эта профессия — не для меня? Кто, не переставая, говорил, что я слишком застенчива, слишком слаба и поэтому неспособна на самоутверждение? Когда я впервые оказалась у доски, перед классом, уже тогда, не успев произнести ни слова, я была убеждена, что все пойдет криво.
— Не кажется ли вам, мадам, что вы слишком упрощаете картину? Ты всерьез утверждаешь, что все у тебя было бы хорошо, если бы я не предупредил тебя о трудностях? Но ведь я делал это из самых лучших побуждений.
Ничего такого она не утверждала, и понимала, что он великолепно это знает. Все разговоры последних лет заканчивались ничем из-за того, что он ловко извращал факты, намеренно понимая ее превратно. Все обычно заканчивалось тем, что она тратила массу сил на то, чтобы опровергать надуманные обвинения и не могла из-за этого сосредоточиться на теме, с которой разговор начинался. Под конец ей приходилось лишь оправдываться, а это окончательно лишало ее сил.
— Я не думаю, что все пошло бы, как по маслу, если бы ты ничего мне не говорил, но мне кажется, что было бы — хоть чуть-чуть — лучше. У меня было бы совершенно иное настроение, если бы ты вселял в меня мужество. Но, — она повысила голос, чтобы в зародыше пресечь протест, уже готовый сорваться с губ Михаэля, — теперь это уже неважно. Мы можем напрасно тратить часы, дни, недели, подсчитывая, что каждый из нас — на взгляд другого — сделал не так. Из этого не выйдет ничего хорошего. Нам надо думать, что делать дальше.
— Наше будущее зависит от нашего прошлого, — упрямо возразил Михаэль, — потому что мы оказались в невыносимом положении из-за ошибок прошлого.
«Он всегда говорит „мы“», — подумала Франка.
Он замолчал. Слышался лишь шум ветра в листве, да с моря доносились крики чаек. Потом за соседним столиком рассмеялась женщина, и воздух сразу наполнился людской разноголосицей.
— Я сел в самолет и прилетел сюда, для того чтобы говорить с тобой, — сказал наконец Михаэль. — Одно это должно показать тебе, что я думаю о наших отношениях.
Франка, не отвечая, выжидающе смотрела на мужа.
— Если ты сможешь измениться, — продолжил он, — если ты всерьез попытаешься это сделать… Отношения с той женщиной для меня абсолютно не важны. Я готов их закончить.
Франка ощутила в висках тихий стук. Это была боль, но такая слабая, что ощущалась просто как неприятная помеха.
«Ничего из этого не получится, — подумала она, на удивление холодно и по-деловому восприняв это осознание банкротства ее брака. — Ничего не получится, и ничего не может получиться. В этом нет никакого смысла. Любая попытка будет лишь пустой тратой времени».
— Ах, Михаэль, — разочарованно произнесла она. Боли не было. Конец отношений был так очевиден, что перестал ее причинять. Наверное, этот конец наступил слишком поздно — прошло столько лет! — но он неизбежно должен был наступить.
— Что значит
В висках застучало сильнее. Тихий стук превратился в громкий гул. Гул, заглушивший все звуки внешнего мира — звук голосов, звон тарелок, крики чаек. Она перестала чувствовать даже запах пищи и соли. Померкли краски цветов, моря и неба.
«Жаль, что у меня нет с собой таблеток, — подумала она, — надо было захватить их с собой».
— Михаэль, я хочу развестись с тобой, — сказала она.
Майя проснулась около часа дня и вышла в гостиную — невыспавшаяся и разбитая с похмелья. Лицо покрывала сильная бледность, большие глаза превратились в узкие щелочки. Выглядела она сейчас не на свои двадцать два года, а гораздо старше. Сейчас в ней не было ничего привлекательного и сексуального, но не была она похожа и на милого заспанного ребенка.
«Она выглядит, как развалина», — подумал Алан.
На ней была надета растянутая белая футболка с застиранным медвежонком на груди. Шлепая босыми ногами и сверкая голыми икрами, она тяжело плюхнулась на свое место и обхватила голову руками.
— Господи, как же мне плохо! — пробурчала она.
— Не хочешь поесть? — спросил Алан, отложив в сторону газету. Он сам удивился будничности и равнодушию своего голоса. Внутри у него все дрожало и вибрировало, как напряженный нерв. Наглость, с какой она демонстрировала проведенную в пьяном загуле бессонную ночь, шокировала его. Она даже не потрудилась представить дело так, будто вчера она была на мирном чаепитии в доме престарелых.
«Кто я для нее? — подумал он. — Половая тряпка, которую используют, не обращая на нее ни малейшего внимания».
— Нет, только не это, — с трудом отозвалась она, — думаю, от еды меня сразу вырвет. Можно мне чашку чая?
— Чай остыл, — сказал Алан.
— Ну так завари его снова, — пробормотала она.
Внутренняя дрожь усилилась.
— Завари его сама, — сказал Алан.
Этой фразой он вывел ее из состояния отупения, в каком она пребывала. Она удивленно воззрилась на Алана. Глаза ее немного приоткрылись.
— Что ты сказал? — спросила она.
— Ты сама заваришь себе чай, — повторил Алан. — Я с раннего утра ждал тебя за завтраком. Мы не виделись ни вчера, ни позавчера, поэтому я отменил все встречи и не пошел сегодня на работу. Ты выползаешь из кровати после полудня и рассчитываешь, что я вскочу и начну по второму разу заваривать тебе чай и ставить все на стол?
— Ну, уж и все! Я прошу всего лишь маленькую чашечку чая, и даже ее я не могу получить!
— Ты знаешь, где находится кухня, и знаешь, где находится чай, — сохраняя хладнокровие, произнес Алан. — Никто не мешает тебе брать все, что захочешь.
Она удивленно уставилась на Алана, потом порывисто вскочила, достала из шкафа бутылку коньяка, налила его в стакан, предназначенный для апельсинового сока, и одним глотком выпила.
— Вот так! — сказала она. — Тогда я выпью вот это. Если я могу брать все, что хочу, то ты не станешь возражать.
— Я не стану возражать, — ответил Алан, — но думаю, что тебе будет от этого мало пользы. Ты сейчас выглядишь лет на десять старше своего возраста. От коньяка лучше выглядеть ты не будешь.
Она демонстративно налила себе еще и снова выпила.
— Знаешь, — зло сказала она, — очень смешно слышать это от тебя. Кто из нас здесь алкоголик? Да, может быть, сейчас я выгляжу старше своих лет, но завтра утром я буду в полном порядке. Я забуду об этой пьяной ночи, она пройдет для меня бесследно. В отличие от тебя. Тебе сорок три, а выглядишь ты на все пятьдесят. Ты уже не сможешь этого изменить, как бы ни старался. Это необратимо. Ты уже не восстанавливаешься.
Каждое ее слово было, как удар в лицо, как пощечина. Алану приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не вздрагивать. Самое ужасное, что она права. Она не просто изливала на него свой яд, не просто старалась причинить ему боль. Нет, она называла факты, против которых ему нечего было
