В субботу он скупил почти весь продовольственный отдел в «Хэрроде», потратив массу времени на то, чтобы выбрать все самое лучшее. Собственно, он хотел поехать в магазин с Майей, но она еще утром объявила, что поедет к Эдит и проведет с ней весь день.
— Ты снова собираешься к Эдит? — спросил Алан, удивленно вскинув брови. — За последнюю неделю ты была у нее уже два раза!
— Я знаю. Но в выходные дни она особенно радуется. Знаешь, в домах престарелых субботы длятся целую вечность.
— Ты меня и в самом деле удивляешь. Ты все время жаловалась, что я о тебе совсем не забочусь, что меня все время нет дома, что ты все время одна. Теперь у меня есть время, я могу провести с тобой целый день, и именно на этот день ты куда-то исчезаешь. Ты могла бы навестить Эдит и на следующей неделе!
Она озабоченно посмотрела на него.
— Ой, об этом я и не подумала. Прости, Алан. Но если я откажу Эдит, то…
— Нет, нет! — смиренно возразил он. — Ни в коем случае. Нельзя отказываться от визита в последний момент. Эдит почувствует себя обманутой, — он задумался. — Если бы я поехал с тобой, тогда…
Он почти сразу заметил, что это предложение ее ужаснуло.
— Знаешь, Алан, она неважно себя чувствует. Думаю, она хочет побыть со мной наедине. Так что, если ты не обидишься…
— Нет, нет!
Он, естественно, не чувствовал обиды. Он ощутил беспокойство. Что-то здесь не сходилось. Он знал Майю с момента ее появления на свет. Он слишком хорошо ее знал. Майя никогда не выказывала особой привязанности к семье. Майя была в какой-то степени привязана к своей бабушке Мэй, но эта привязанность основывалась главным образом на банкнотах, которыми бабушка Мэй щедро делилась с внучкой. Наверное, она неплохо относилась и к Эдит, но, зная Майю, трудно было бы предположить, что она побывает в доме престарелых трижды в течение каких-то десяти дней. Он-то хорошо знал, какой суеверный страх она испытывает перед стариками. Их она избегала, как только могла.
В довершение всего, она и в воскресенье собралась ехать в Хенли. Алан уже принялся готовить завтрак, который должен был выглядеть в точности как сегодняшний, когда вошла Майя и сказала, что уедет на целый день.
— Эдит что-то совсем расхворалась. Я просто хочу побыть с ней, пожалуйста, пойми меня!
И вот теперь, за одиноким завтраком первого мая, в голове его ворочались неприятные мысли. Может быть, все это лишь игра его воспаленного воображения? Майя же говорила ему, что хочет измениться. Она даже показала ему, что сказала это вполне серьезно.
Но так ли это?
В первый вечер, во всяком случае, это было так. Он положил в чашку сахар и принялся задумчиво его размешивать. Он мысленно увидел ее: опрятно одетую и прилично накрашенную — совершенно не похожую на ту размалеванную девицу, какой он привык ее видеть. Но все это было чисто внешнее, это было маской. Сделать это Майе было легко и просто.
«Она все вечера проводила дома», — мысленно прикрикнул он на себя. Каждый раз, когда он возвращался из конторы, она была дома. Лежала на диване, читала, смотрела телевизор и очень радовалась его приходу.
Так отчего он так мучается? В субботу он таскался по городу, делал покупки и отчаянно, но безуспешно пытался избавиться от нараставшего чувства какой-то угрозы. Отмахнуться от нее. Но чувство это постепенно захватило его, и отделаться от него он уже не мог.
Он стоял в «Хэрроде» и думал: «Этого просто не может быть! Я говорю ей: мы идем за покупками. „Покупка“ всегда было для нее волшебным словом. Она же знает, что поход в магазин открывает ей возможность получить массу всяких вещей. Она должна была бросить все на свете и броситься со мной по магазинам, в которых побывала в течение последней недели. Но вместо этого она едет в дом престарелых к Эдит Уайетт!»
Все воскресенье он читал, сидя на скамейке в Сень-Джеймсском парке, и чувствовал себя очень одиноко. С наступлением вечера он вернулся домой, надеясь застать там Майю и пойти с ней куда-нибудь выпить, а потом поужинать. Но в квартире было пусто и тихо. Он смешал себе джин с тоником, зная, что перейдет к более крепким напиткам, если Майя не придет в самое ближайшее время. Пока она жила у него, Алан стал воздерживаться от выпивки. Теперь она была не нужна ему вечерами, когда Майя встречала его нежной улыбкой, когда обвивала его руками, когда он целовал ее, вдыхая ее запах; запах, казавшийся ему невероятно сладким, теплым и знакомым, томительно манящим и принадлежащим ему одному. Сердце, душа, или что там еще есть, начинали бурлить при одном воспоминании о ней. «Господи, — беспомощно думал он, — можно ли в это поверить!»
Всю субботу и все воскресенье у Алана чесались руки — так ему хотелось взять телефонную трубку и позвонить Эдит, узнать, у нее ли Майя или уже ушла. На самом деле, ему, конечно же, хотелось узнать, была ли она там вообще.
Он казался себе подлым отвратительным шпиком, и каждый раз откладывал трубку в сторону. Он не стал звонить Эдит, потому что не хотел шпионить за Майей. Или, может быть, потому, что не хотел ничего знать.
В десять часов вечера он выпил первую порцию виски, потом вторую, потом третью. Алана тошнило, он едва не дрожал от холода. Где она болтается так поздно, черт бы ее побрал? В полночь Алан был уже в полном отчаянии. Собственно, в субботу она вернулась домой раньше, чем в воскресенье, но при ее образе жизни Майе абсолютно все равно — выходной завтра или рабочий день, она все равно будет спать до полудня. Но можно ли посетителям так поздно находиться в доме престарелых? Это было просто невероятно. В половине первого он лег в постель, но, несмотря на выпитый виски, уснуть он не мог. Ворочаясь, он непроизвольно прислушивался к тиканью часов. Услышав тихий стук входной двери, он посмотрел на дисплей электронного будильника, стоявшего на ночном столике, и убедился, что была уже половина третьего. Этому уже не могло быть никакого разумного объяснения — при всей его готовности поверить всему, что она ему скажет.
«Не сейчас, — думал он, — только не сейчас. Мне нужно время, чтобы все обдумать и взвесить. Главное — никаких опрометчивых действий».
Он притворился спящим, хотя ему казалось, что кровать сотрясается от невыносимо громких ударов сердца. Майя долго пробыла в ванной, а потом на цыпочках прокралась в спальню. Изо всех сил стараясь не шуметь, она заползла в постель. «Естественно, — раздраженно подумал он, — она ни в коем случае не хочет меня разбудить, чтобы я не знал, в котором часу она явилась домой».
Под утро он забылся сном, но в половине седьмого снова открыл глаза. Короткий сон не освежил его, скорее, лишил последних сил. Рядом слышалось ровное дыхание Майи. Солнечный свет сочился сквозь щели жалюзи, не оставив и следа от ночной темноты. Он видел только разметавшиеся по постели волосы Майи. Она зарылась лицом в подушку, плотно завернувшись в одеяло. Проснется она теперь нескоро.
И вот он сидит за красиво накрытым столом и думает, ради чего потратил он столько усилий, зачем, угождая Майе, он не пошел сегодня на работу. Он изо всех сил старался не обращать внимания на пульсировавшую в голове боль. Вчера он выпил слишком много виски, и теперь придется терпеть последствия. Теперь, после того как он в течение двух недель воздерживался — по его меркам — от алкоголя, похмелье давало себя знать сильнее, чем обычно. Сможет ли он когда-нибудь отказаться от алкоголя, как от средства утешения?
«Он погибает, — подумал Алан и потер горевшие, словно песком засыпанные, глаза. — Он сам видит, что погибает, но ничего не может с этим поделать».
Он посмотрел на себя беспощадным взглядом, без следа той мягкости, какую обычно проявлял по отношению даже к самым грубым из своих клиентов. Он видел перед собой сорокатрехлетнего человека, в одиночестве сидящего за завтраком, прогулявшего работу и неспособного притронуться ни к одному из стоявших перед ним гастрономических изысков. Он видел человека, на лице которого многолетнее злоупотребление спиртным оставило неизгладимые следы — мешки под глазами, бледность и расширенные поры. Алан видел некогда красивого мужчину, который изо всех сил стремился к краю пропасти: он рискует
