на берегу потайной бухты. Их можно было заметить только с моря, так что пираты не боялись открыто их разводить. Гул и гам теперь улеглись, только слышны были отдельные отрывки чьих-то бесед, отрывистые смешки и обычная лагерная возня.
Ричард взобрался по скале, являвшейся естественной стеной бухты, наверх, где находился большой круглый нагретый за день камень. Мужчина сел на него и с наслаждением втянул ночной воздух, напитанный запахом моря, которое мирно плескалось внизу. В голове Ричарда царила блаженная пустота, которая спасает нас от всех досаждающих мыслей. Он просто ни о чем не думал, смотрел в бесконечную морскую даль и улыбался неизвестно чему. Завтрашнее предприятие воспринималось им теперь совершенно беззаботно, страхи и тревоги ушли так же быстро, как появились, и теперь он с нетерпением ожидал будущего дня, предвкушая массу новых впечатлений. Незаметно для самого себя, Ричард решил воспринимать все это как увлекательное сафари, как туристическую экскурсию с долей экстрима.
Ветер с моря подул сильнее, взъерошил отросшие за это время волосы Ричарда, ухватил ворот его рубашки. Мужчина вздохнул, и начал осторожно спускаться со скалы. Тут были прорублены ступени, грубо, но достаточно хорошо, чтобы можно было без особых трудностей совершать это путешествие. Отыскав свою палатку, Ричард выпил воды из бурдюка и растянулся на циновке, которая была хоть и тверже его кровати, но все же спать на ней было чрезвычайно приятно. Нужно было хорошо отдохнуть.
Глава десятая
Еще неделя потребовалась отряду Ворона, чтобы достичь точки общего сбора, с которой рекруты ульракского домина выступили к Ургарду. Погода стояла замечательная, никаких происшествий в дороге не было, так что даже те, кто открыто выражали свои опасения по поводу предстоящей войны, несколько успокоились и были захвачены царившим духом ленивой удовлетворенности.
Ворон по-прежнему держался на расстоянии от остальных, впрочем, не показывая открыто свое нежелание ни с кем сближаться. К нему уже привыкли и не обращали никакого особенного внимания, только со старым Бариком он иногда беседовал о том и о сем, постепенно составляя для себя картину происходящего. Уже некоторое время шаман не пытался вновь заглянуть в свою память, чтобы спокойно переварить уже увиденное. Пока что ни одного намека на то, что же все-таки он делал в глубине той пещеры, не было. Но Ворон не торопил события. Со своей обычной хладнокровной рассудительностью, он решил, что всему свое время, и рано или поздно он найдет ответы на все свои вопросы.
Поэтому теперь он сосредоточился на ритуальном танце, бывшим одновременно комплексом укрепляющих упражнений для тела и духа. Каждую ночь, когда у него была такая возможность, шаман покидал спящий лагерь и искал какое-нибудь уединенное место. Выполнение всей череды замысловатых движений, сопровождаемое полной концентрацией воли, приносило шаману несказанное удовольствие. Каждый раз он словно рождался заново, сбрасывая с тела неуклюжесть и невосприимчивость, сродняясь с ним все больше и больше. В то же время Ворон ощущал, что теперь, когда он помнит все фигуры танца, он еще ближе подобрался к источнику своей силы - первородной Тьме, но, в то же время, он закрыт для ее неблагоприятного влияния.
Солдат, наблюдавший за ним в ту первую ночь, почему-то не нашел в себе сил рассказать об этом кому-нибудь, но сам всегда сторонился Ворона и испуганно смотрел на него, когда тот не мог этого видеть. В остальном же жизнь отряда никак не менялась, дни проходили за днями, и, когда, наконец, он достиг точки своего назначения, оказалось, что все уже собраны и, без значительных промедлений, Ульракское ополчение выдвинулось на Ургард.
В одну из ночей, после успешно выполненных ритуальных движений, Ворон решил, что наступила пора снова погрузиться в пучину памяти, и, удобно устроившись на своем ложе, приступил к этому важному занятию. На этот раз он долго не мог нащупать ни одной нити, ведущей к утерянным воспоминаниям, и подумывал было отложить все на другой раз, как вдруг совершенно неожиданно нашел то, что искал.
...
- Зачем каждому из нас ритуальный танец, шаман? - спросил Намурату, и его глубокие мудрые глаза обратились к лицу юноши.
- Мы танцуем, чтобы породниться с Тьмой, наставник, - отвечал тот, стараясь смотреть только в эти глаза. - Каждый танец индивидуален, ибо отражает душу своего творца.
- Только ради этого? - снова задал вопрос старик.
- Мы танцуем также, чтобы Тьма не имела над нами власти, какую мы имеем над ней, - сказал юноша.
- Значит, Тьма есть зло? - раздался новый вопрос.
- Как и Свет, Тьма - лишь первоначало, высшая форма стихии. По своей природе она более агрессивна, но и Свет способен к разрушению. Понятия зла и добра не могут совмещаться ни с одним из первоначал, ибо они у каждого свои.
- Выходит, у Тьмы есть своя воля, шаман?
- Как и Свет, воля Тьмы не поддается нашему пониманию, но может быть воспроизведена посредством видений и откровений, для чего и нужны шаманы.
- Тогда являемся ли мы слугами тьмы? - задал очередной вопрос Намурату.
- Нет, ибо мы не служим ей слепо, но используем ее силу по законам нашего ордена, во благо или во вред, руководствуясь лишь понятием высшей справедливости.
- Можем ли мы использовать силу в личных целях?
- Каждый шаман обладает полной свободой выбора в рамках установленных орденом обязательств. Но каждый из нас должен осознавать, что каждый его шаг порождает цепь определенных последствий.
- Являемся ли мы слугами людей?
- Нет, ибо не следуем их потребностям и нуждам, а лишь по собственному желанию и велению нашего кодекса допускаем необходимое вмешательство.
- Тогда, кто же мы?
- Мы - носители первоначала, и, поскольку Свет не имеет своего олицетворения, мы - хранители баланса, и стражи той грани, которая отделяет его от Тьмы.
- Можем ли мы покинуть наш пост?
- Нет, ибо тогда Тьма лишится контроля и, следуя своей природе, нарушит установленное равновесие.
Взгляд Намурату потеплел, старик благосклонно кивнул и пригласил Ворона следовать за собой.
- Ты верно понимаешь суть нашего бытия, ученик. Однажды из тебя выйдет замечательный верховный шаман.
...
Так вышло, что столица Скальдорна лежала ближе всего к вражеской границе, и потому вдвойне
