хотел вспомнить, что это за чувство, откуда оно, из каких седых времен? Может быть, именно сейчас он сможет раз и навсегда избавиться от этой пелены, скрывающей его воспоминания. И если ценой этому станут жизни этих несчастных - да будет так.
От новой партии прибывших людей с оружием шаман просто отмахнулся, всецело погруженный в свои внутренние переживания. Однако и этого движения хватило, чтобы два-три человека упали с взорвавшимся изнутри черепом. Кое-кто сразу же бросился наутек, но нашлись и те, кто решил лицом к лицу встретить опасность. Они попрятались за выступы и камни, и начали стрелять из луков в одинокую фигуру посреди пещеры.
Ворону казалось, что он вот-вот найдет ответ. Вот сейчас, почти, самая малость и ... Проклятые черви! Своими ничтожными попытками ранить его они мешают, сбивают его концентрацию, комариными укусам раздражают его. Кулаки его сжались, а в пещере стало как будто еще темнее. Ворон издал жуткий крик и вложил всю открывшуюся ему сейчас мощь в один страшный удар. Скала содрогнулась, земля под ногами заходила ходуном, а через мгновение все было кончено - тяжело дышащий Ворон больше не ощущал ни одного бьющегося сердца в округе. Через мгновение он все же различил слабое трепыхание где-то недалеко от него. Ворон медленно повернулся и увидел двух вжавшихся в камень людей, старосту и его сына, смотрящих на него огромными полными ужаса глазами, а вокруг них тонкой еле заметной сферой светился магический щит, бессознательно поставленный им самим.
Барик помотал головой, пытаясь отогнать жуткие воспоминания. Но такое вряд ли можно забыть. Он помнил, как Ворон, пошатываясь, прислонился к стене пещеры и медленно сполз на землю. Переборов свой страх, десятник осторожно подошел к нему и перевернул на спину. Шаман дышал, но с большим трудом, его лицо, только что бывшее таким устрашающим, теперь выглядело жалко, и Барику невольно пришла в голову мысль, что сейчас убить этого странного человека мог бы даже ребенок.
- Ты... - робко начал десятник, - ты... цел, парень?
Ворон приоткрыл измученные глаза и слабо улыбнулся:
- Я вспомнил... кое-что, - прошептал он и потерял сознание.
- Ты должен отчетливо понимать, в какое сложное положение ты себя поставил, - верховный шаман заложил руки за спину и стал прохаживаться по ровной площадке перед большим неправильной формы камнем, на котором, понурив голову, сидел юноша с удивительными белыми волосами, собранными в хвост.
- Я... думаю, что понимаю, учитель, - ответил он, поднимая свой ясный взгляд на старика.
- А вот я так не думаю, - сказал тот, и в его голосе послышались нотки раздражения. - Ты понимаешь, почему мы не можем вступать в сношения с другими кланами?
- Да... учитель, - тихо произнес юноша.
- И почему же? - с нажимом спросил старик.
- Потому что... мы стражи стихий, и, следовательно, как стихии несовместимы друг с другом, так и их стражи не могут пересевать свои жизненные пути.
- Ты осознаешь, что это значит, шаман? - снова спросил Намурату, и тут же сам ответил. - Твоя пассия - жрица огня, пусть и очень слабая. Если бы это была простая, обычная женщина - я бы и слова не сказал, в конечном итоге ты волен развлекаться, как тебе вздумается, пока это не наносит вред нашему делу. Но твой случай совершенно иного рода. Скажи мне, ты понимаешь, почему?
Юноша помедлил, но потом, вздохнув, ответил:
- Я не могу быть с ней, потому что Тьма и Огонь никак несовместимы и в насильственной связи могут породить нечто невероятно ужасное.
Взгляд старика немного потеплел, и, остановившись напротив своего ученика, он произнес:
- Видишь, ты сам все понимаешь, - сказал он. - Почему же ты продолжаешь свое... увлечение? Глава огненных так же озабочен как я, ибо он понимает всю степень опасности.
- Но я ведь люблю ее, учитель, - словно оправдываясь, произнес юноша. - Разве я не могу любить?
- Нет, сынок, - старик сел рядом с ним на камень и положил руку ему на плечо. - Пока эта любовь не станет чувством абстрактным и не привязывающимся ни к чему, она будет нести тебе только вред. Пойми, это та цена, которую мы платим за то, чтобы иметь силы и возможности выполнять наш долг.
Когда они притащились в лагерь, валящиеся с ног от усталости и от пережитого, было уже темно. Часовой не сразу узнал их, и это стоило еще дополнительной задержки. Прибывший сотник выслушал сбивчивый рассказ Барика и тут же снарядил отряд для возвращения украденного имущества, а троим выжившим пообещал королевскую признательность и награду. Но Ворону было все равно. Сейчас его меньше всего волновала слава или чья-то признательность, он был поглощен новыми открытиями, сделанными там, в пещере. Кусочек головоломки, осколок памяти, древнее могущество. Многое уже было ему известно, но все еще многого не хватало.
- Барик, ты меня слышишь? - обратился он через костер к десятнику, проведя чуть дрожащей рукой по лицу.
Тот поднял на него отсутствующий взгляд и пробормотал что-то себе под нос. Ворон снова вздохнул, поняв, что сейчас от товарища ничего путного не добьешься. Внезапно он вспомнил еще один момент, стоящий отдельного внимания. Почему Дутто перед смертью сказал, что у Вультара не было никакой жены? Мог ли он лгать, стоя на самом краю? Если нет, то кто же была та женщина, приютившая потерявшего память бродягу? Новые вопросы, снова и снова.
Шаман еще раз взглянул на блуждающие пьяные глаза старосты и вздохнул. Этот ничего не расскажет, как и его сын, ставший каким-то очень угрюмым и молчаливым по возвращении из разбойничьего плена. Почти все время на его лице царило какое-то отсутствующее выражение, и лишь тогда, когда его взгляд случайно падал на Ворона, в его глазах появлялась искорка разгорающегося безумия. Да, эти двое вряд ли смогли бы рассказать о случившемся. А если и рассказали бы, то никто бы не поверил.
Ворон поднялся, бросил мимолетный взгляд на костер, и пошел к своей легкой походной постели. Сегодня ночью ему вряд ли удастся заснуть.
Отряд, вернувшийся с украденным провиантом, с большим удивлением сообщил о том, что, кажется, ни одного живого разбойника в ущельях не осталось. А если и были, то давно сбежали, а все остальные лежат, где попало в лужах крови и с такими лицами, будто сам Кай-Залех явился каждому перед смертью во всем своем ужасном обличье. Естественно, что расспросы сразу привели любопытствующих к стоянке Барика, но старый десятник, неважно чувствовавший себя после вчерашних возлияний, посылал всех куда подальше, и лишь с сотником у него состоялся довольно продолжительный разговор, после которого последний с серьезным лицом направился к ставке командования. Что там было сказано, и что было решено позднее на этот счет - не известно, однако эту историю постарались замять, а троих героев представили к почетной награде за стойкость и доблесть в бою. Специальным указом они были переведены из рядового войска в королевскую гвардию и назначены оруженосцами к знатным рыцарям. Это сослужило хорошую услугу Ворону, ибо приблизило его к командованию, чего он хотел с самого начала, и вытянуло из тех кругов, где больше всего любили обсуждать всяческие происшествия, а теперь рьяно взялись за случай в ущельях.
Барик тоже был рад случившемуся, так как теперь все трое были заняты своими делами и разделены пространством, что избавляло их от неизбежных встреч и обсуждения произошедшего. Кроме того, как только Ворон покинул их общество, сын старосты сразу ожил и стал почти таким же, каким был раньше, только иногда, когда никто за ним не наблюдал, на дне его пустых глаз отражался древний темный огонь, окутывавший фигурку с развевающимися белыми волосами.
Сэр Гранд, к которому направили шамана, не вызывал в Вороне особой симпатии, как, впрочем, и новый оруженосец у самого рыцаря. Их знакомство было сухим и наполненным обоюдным недоверием, что усугублялось внешней безразличностью Ворона ко всему происходящему. Однако, в точности выполняя все свои обязанности, Ворон не давал повода для конфликтов.
