источником света в комнате служила небольшая настольная лампа возле локтя Рафельсона. Дэнни встретился с ним глазами и стал ждать, пока тот выскажется до конца, чувствуя, что втайне тот сам чего-то от него ожидает.
Рафельсон вздохнул:
— И все-таки, могу вас заверить, я эту акцию поддержу.
Дэнни подался вперед:
— Теперь моя очередь спросить почему.
Рафельсон подергал жалюзи, добившись того, чтобы их полоски стали пропускать чуть больше света этого сырого дня.
— В нашей борьбе наступил поворотный момент, — объявил он. — За прошедшие два десятилетия мы добились больших успехов, главным образом благодаря тому, что в некоторых больших городах нам удалось застать Крупный Капитал врасплох. Но теперь Крупный Капитал поумнел. Он занимается подтасовками, пропихивает свои формулировки. Вы уже не трудящийся, который борется за свои права. Теперь вы большевик. Вы подрывной элемент. Не нравится восьмидесятичасовая неделя? Значит, вы анархист. Ведь только коммунисты требуют выплат за нетрудоспособность. — Он махнул рукой в сторону окна. — Сказочки на ночь любят не только дети, Коглин. Все мы их любим. Нам нравятся простые убаюкивающие истории. Крупный Капитал именно так сейчас и делает: рассказывает Труду более приятную сказку, чем мы. — Он улыбнулся. — Может быть, наконец-то нам представилась возможность переписать ее на свой лад.
— Было бы славно, — заметил Дэнни.
Рафельсон протянул ему длинную руку через стол:
— Я с вами свяжусь.
Дэнни обменялся с ним рукопожатием:
— Спасибо вам.
— Меня пока рано благодарить, но, как вы сказали, — Рафельсон глянул в окно на дождь, — почему бы и нет?
Комиссар Эдвин Аптон Кёртис дал курьеру из типографии пять центов на чай и перенес коробки к своему столу. Их было четыре, каждая размером с кирпич, и он прислонил одну из них к пресс-папье и снял картонную крышку. Внутри находилась стопка карточек, внешним видом напоминавших приглашения на свадьбу, и он проглотил горькую и печальную мысль о своей единственной дочери Мэри, толстой и подслеповатой с самого рождения, ныне постепенно вступающей в возраст старой девы, с удовлетворенностью, которую он находил омерзительной.
Он взял из коробки верхнюю карточку. Шрифт был довольно красивый, удобочитаемый, бумага хлопковая, толстая, телесного цвета. Он положил карточку назад, решив послать печатнику личное благодарственное письмо в знак одобрения столь прекрасной работы, выполненной в столь сжатый срок.
Герберт Паркер вошел из смежной комнаты, которая служила ему кабинетом. Не говоря ни слова, он приблизился к Кёртису и стал разглядывать карточку, содержавшую следующий текст:
— Какая типография это печатала? — спросил Паркер.
— «Фримен и сыновья», Скул-стрит.
— Фримен. Еврей?
— По-моему, шотландец.
— Ничего не скажешь, мастер.
— Отменно, да?
Фэй-холл забит. Пришел каждый, кто не на дежурстве, и даже некоторые из тех, кому полагается в это время быть на посту. Зал пропах теплым дождем, потом человеческих тел, сигарным и папиросным дымом.
Марк Дентон расположился в углу сцены, беседуя с Фрэнком Маккарти, только что прибывшим организатором новоанглийского филиала АФТ. Дэнни разговаривал с Тимом Роузом, патрульным из 2-го участка.
— Кто тебе это сказал? — поинтересовался Дэнни.
— Сам Уэс Фримен.
— Тысяча бланков увольнений?
Тим покачал головой:
— Пятьсот для увольнений, пятьсот для временного отстранения.
— И уже напечатаны.
Тим кивнул:
— И доставлены Кёртису сегодня утром, ровно в восемь ноль-ноль.
Дэнни поймал себя на том, что одновременно тянет себя за подбородок и кивает — еще одна привычка, унаследованная от отца.
Тим покосился в сторону Марка Дентона и Фрэнка Маккарти:
— Что это за хлыщ с Дентоном?
— Координатор от АФТ.
В это время Марк Дентон взял мегафон и направился к трибуне.
Дэнни пересек зал. Марк Дентон подошел к краю сцены и наклонился к нему. Дэнни рассказал ему о бланках.
— Уверен?
— Абсолютно. Сегодня в восемь утра их привезли ему в кабинет.
Марк пожал ему руку:
— Из тебя получится отличный вице-президент.
Дэнни отступил на шаг.
— Что-что?
Дентон лукаво улыбнулся и, подойдя к трибуне, заговорил в мегафон:
— Джентльмены, спасибо, что пришли. Слева от меня — Фрэнк Маккарти. Он ваш представитель в АФТ. И он нам кое-что принес.
Пока Маккарти занимал место у трибуны, несколько полицейских — членов БК, которому предстояло вот-вот уйти в прошлое, — пошли по рядам раздавать бюллетени.
— Джентльмены! Сотрудники Бостонского управления полиции! — начал Маккарти. — Как только вы отметите в своих бюллетенях «за» или «против», будет принято решение относительно того, останетесь вы Бостонским клубом или же станете профсоюзом номер шестнадцать тысяч восемьсот семь в составе Американской федерации труда. Как название, так и само понятие Бостонский клуб, с которым мы так сроднились, уйдут в прошлое, но зато вы вольетесь в двухмиллионное братство. Два миллиона человек, джентльмены. Подумайте об этом. Вы больше никогда не ощутите себя одинокими. Никогда не ощутите себя слабыми, отданными на произвол начальства. Даже мэр теперь будет бояться давать вам указания.
— А он уже боится! — выкрикнул кто-то, и по залу пробежали смешки.
Нервный смех, отметил Дэнни: люди понимают значение того, что им предстоит. После
