Отличительными чертами святой матери инквизиции, а также Оли и Костика Романчиковых, Галины Викторовны, были безудержная забота и сокрушительное человеколюбие. От природы она была ничуть не менее любопытна, чем ее собеседница, но за годы жизни гораздо лучше поднаторела в проведении бесконтактных телефонных пыток, так что вопрос: «Расколется Люсинда или не расколется?» вообще на повестке дня не стоял.
Спасти подвергавшуюся виртуозному допросу Люсинду от сдачи всех ключей, паролей и явок мог только внезапный и продолжительный обрыв телефонной связи.
Убаюканная ласковым голосом Галины Викторовны и польщенная ее живейшим интересом к ее повествованию, Люсинда успела выдать Олиной маме две новости – как водится, одну плохую и одну хорошую.
Она рассказала Галине Викторовне о безвременной кончине Жанны Марковны (это была плохая новость, хотя немалое количество истомившихся под гнетом ЖМ школяров и даже педагогов могло бы с такой оценкой весьма аргументированно поспорить) и о чудесном везении Ксю, которая безвременной кончины, наоборот, избежала.
С этих дальних стратегических рубежей основательная рассказчица Люсинда намеревалась подступить к животрепещущей истории с «красной меткой», что было примерно так же разумно, как и попытка прооперировать гланды через задний проход.
Узнай Галина Викторовна об угрозе жизни, нависшей над Ольгой Павловной, она поставила бы под ружье весь клан Романчиковых, а вооруженные, шагающие по тропе войны колонной по четыре Романчиковы были силой, вполне способной парализовать нормальную жизнедеятельность целого спального района.
При таком раскладе любимая дочь, скорее всего, оказалась бы заточена в многоэтажной башне, у основания которой сменяли бы друг друга в карауле папа, дядя, дедушка, брат и кузены, в то время как женская часть клана со скалками и сковородками защищала бы милую Олюшку от всевозможных врагов и напастей на ближних подступах к квартире.
Оле такая перспектива отнюдь не улыбалась.
Именно поэтому, едва войдя в квартиру и увидев в углу прихожей спину мамы (в бархате), конспиративно прятавшей в рукаве халата телефонную трубку и завлекательно мурлыкавшей: «Ой, что вы говорите, Люсенька? Да неужели?!» – она повела себя отнюдь не как благовоспитанная барышня.
Даже не поздоровавшись, Оля вырвала у мамы телефонную трубку, за которую Галина Викторовна несколько минут сражалась, как спартанцы за Фермопилы, и, как спартанцы в той неравной битве, полегла, осев на тумбочку у трюмо с притворным сердечным приступом.
– Да! Это Ольга, – неласково рявкнула Оля в трубку, информируя воркующую Люсинду о смене собеседника. – Ну, что у тебя еще?
– Дошла? – обрадовалась Люсинда.
– До ручки! – подтвердила Оля.
И одной из этих ручек помахала «умирающей» Галине Викторовне, указывая ей направление к более удобному, чем полированная тумба, раскладному двуспальному смертному одру в гостиной.
– Что ты наговорила моей маме, Люся? Она в обмороке!
Якобы пребывавшая в обмороке мама зажмурилась, как сова, и навострила ухо, как зайчик.
– Папа, забери маму! – крикнула Оля в сторону гостиной.
– Оставь себе! – донеслось оттуда.
– Паша?!
Мама обиделась, мгновенно вышла из комы и полетела выяснять отношения с нечутким папой.
Оля одним движением руки опустила, как рычаг, рогатую вешалку в углу, превратила ее в баррикаду, перегородившую проход, и только тогда проникновенно сказала в трубку:
– Люсинда, я тебя умоляю! Ради всего святого, не втягивай в это моих родных! Вообще никому не рассказывай про «красную метку», пожалуйста! Пусть эта пугающая фантазия останется между нами. Между тобой, мной и Ксю!
– А Ксю своим уже все рассказала!
– Зачем?!
– Как это – зачем?! – искренне удивилась Люсинда. – Они примчались в школу, не зная, жива ли их дочь и внучка или нет! Мы же должны были их успокоить!
Местоимение множественного числа – «мы» – выдавало основного добросердечного информатора с головой.
– То есть, это не Ксю, а ты им рассказала про «красную метку»? – поняла Оля. – То-то они, наверное, сразу успокоились! Люсинда, ты – чудовище.
– Дикое, но симпатишное, – согласилась непробиваемая Люсинда. – Короче, я чего звоню-то?..
– Действительно, – пробормотала Оля.
– Я звоню сказать тебе, что мы с Ксю и ее родней немного подумали и решили, что вам совсем не обязательно умирать!
– Вот спасибо, – буркнула Оля.
– Хотя мы по-прежнему не знаем, кому из вас Жанна Марковна адресовала свою «красную метку», есть один обнадеживающий факт.
– Ну-ка?
– На той «красной метке», которая была у ЖМ в кулаке, сразу три подписи! А на вашей-то – всего одна!
– И какие же надежды это нам внушает?
– Очень даже светлые! – заверила ее Люсинда. – Мы думаем, это значит, что в своей собственной смерти Жанна Марковна была гораздо больше уверена, чем в вашей!
– Втрое больше уверена, – сообразила Оля.
А ее хорошо воспитанное, но порывистое воображение моментально нарисовало картинку, на которой Жанна Марковна, брюзгливо поджав губы, решительно утверждала свою скорую и неминуемую погибель троекратно повторенной каракулей.
– В общем, если три подписи под изображением могилки с крестиком – это, как показывает практика Жанны Марковны, гарантированная смерть, то одна подпись, по идее, должна соответствовать риску в тридцать три целых и три десятых процента! – радостно объявила Люсинда. – Не такие уж плохие шансы, по-моему!
– В таком случае – до завтра! Два к одному, что мы еще увидимся, – резюмировала по-прежнему сердитая Оля.
За стеклянной дверью гостиной угрозой неминуемого вторжения маячила фигура любящей мамы. Чтобы избежать допроса, Оля убежала в санузел и добрый час отмокала в горячей ванне.
Судя по тому, что никто не ломился к ней с криком «Детка, ты не утонула?», в данный момент родители Романчиковы не испытывали особого беспокойства за жизнь дочурки.
Стало быть, болтушка Люсинда не успела полномасштабно просветить Галину Викторовну относительно Олиных шансов на выживание.
Это радовало.
Слабо, но все же – радовало.
Тем же бурным вечером едва не разорвалось еще одно женское сердце – девицы Громовой.
Приняв к сведению сообщение школьного охранника о смерти «хорошей учительницы», она решила, что худшие опасения тети Лены и бабушки Эльвиры Марковцевых сбылись: Ксюша погибла.
Хотя это трудно было заподозрить по ее внешнему виду, Марина Громова получила хорошее воспитание. Оказавшись некоторым образом причастной к трагедии Марковцевых, она должна была обозначить свое отношение к случившемуся. Не позвонить тете Лене и бабушке Эльвире с соболезнованиями было бы крайне невежливо.
Мысленно набросав короткую прочувствованную речь и определившись с приветствием («Добрый вечер» отпадало однозначно), Марина набрала номер домашнего телефона Марковцевых и печальным тоном произнесла:
– Здравствуйте! Это Марина Громова.
