фикусом, крепко обнимая свое «орудие труда» и тихо поскуливая – черный балахон в отпечатках детских башмачков, капюшон заляпан жеваными бумажками, на спине ехиднейшей пародией на ангельские крылышки трепещет бумажка с надписью: «Я лох!»
В общем, в школе за Ольгу Павловну можно было не беспокоиться.
Дома ее пусть родня охраняет, это их святая обязанность.
А вот на улице Оля рискует, это уже очевидно: вчера – ДТП с велосипедом, сегодня утром – упавшее дерево… Логично было бы ожидать и нынче вечером какой-нибудь засады.
Вот, кстати: Оля собралась на встречу с каким-то сомнительным типом. А ну, как он и есть чрезвычайный и полномочный посол самой Курносой?!
В таком контексте намерение Люсинды проследить за Ольгой не только далеко выходило за рамки банального бытового шпионажа, но даже приподнималось до уровня подвига! В самом деле, разве это не благородно – презрев все-все собственные дела, неусыпно охранять подружку?!
Люсинде очень нравилась ее героическая роль.
Естественно, ей потребовалось должным образом экипироваться – нельзя же прятаться в кустах в белоснежном пуховике!
С одеждой и обувью проблем не возникло. Будучи учительницей начальных классов, Люсинда лично вела у малышей физкультуру, так что теплый спортивный костюм и кроссовки всегда лежали у нее в шкафчике. Предательские белые полоски на темно-синих штанах и такой же куртке Люсинда, попыхтев, аккуратно заклеила черной изолентой, позаимствованной у трудовика.
А вот головной убор у нее, к сожалению, имелся только цивильный – пушистая шапка из серебристого песца. В темном парке ее за версту будет видно, не спрячешься.
Подумав, Люсинда сбегала в «Юный техник» и прикупила там недорогую обновку: скромную трикотажную шапочку из черной шерсти.
– Никак, у девок новая мода пошла, – как-то непонятно прокомментировала ее покупку немолодая продавщица.
Маникюрными ножничками Люсинда аккуратно прорезала в вязаном полотне дырки для глаз, которые при классическом варианте носки шапочки даже не были видны под отворотом. Зато натянутая в омоновском стиле – до самого подбородка, – скромная шапочка сделалась зловеще эффектной.
В этом Люсинда убедилась во время примерки.
Восьмиклассник Пыжиков, с напускным смирением явившийся для выволочки к классному руководителю, заглянув в учительскую и увидев у зеркала поблескивающую изолентой Люсинду в спортивном костюме нинзя и черной шапочке «до плеч», поперхнулся заготовленной покаянной речью и ускоренно вернулся в народ с предупреждением: «Пацаны, похоже, сейчас будет серьезный шмон, у кого что лишнее – выбрасывайте срочно!»
И никогда еще мусорка в мужском туалете не ломилась от такого количества едва початых сигаретных пачек.
А пожилая ботаничка по прозвищу Мухоморина при виде Люсинды в бандитско-омоновском убранстве схватилась за сердце, так что пришлось отпаивать бедняжку чаем и вдохновенно что-то врать о костюме для новогоднего бала.
В карнавальном наряде секретного бойца, но без оружия, если не считать таковым связку ключей и пилку для ногтей, Люсинда минут за десять до ожидаемого выхода Ольги спряталась на детской площадке в соседнем сквере.
В качестве наблюдательного пункта она заранее наметила расписную фанерную избушку на детской площадке с окошками на все стороны света. Из-за сквозняка там было холодно, зато обзор открывался замечательный.
– Андрей Палыч, а дубленочку? – огорченно закричал в окошко Витя, тишайшим ходом катя вдоль сквера.
– Я сказал, стой и жди! – не оборачиваясь, огрызнулся Андрей и ускорил шаг.
Он опаздывал, было уже начало седьмого. Перед Новым годом пробки в городе разбухли безобразно, и рассчитать время в пути стало и вовсе невозможно.
Учительница Ольга уже высилась в оазисе света под фонарем, как аравийская пальма, прямая и длинная. При виде Громова ее лицо осветилось столь сострадательной улыбкой, что он непроизвольно заозирался в поисках того колченогого шелудивого песика, которому могла быть адресована эта сердобольная гримаса.
– Вы пришли! – вскричала Ольга и покачала головой, не одобряя легкость Громовской экипировки. – Пойдемте скорее в тепло!
– Да у меня там…
Андрей оглянулся на свою машину.
– Тут есть прелестная рюмочная! – решительно оборвала его Ольга, стартуя в другую сторону.
– Рюмочная?!
Громов искренне изумился.
Он покатал это слово во рту, как глоточек редкого вина, и с интересом прислушался к своим ощущениям.
У слова «рюмочная» был живой, сочный и стойкий вкус русской водки с бодрящими тонами чесночного сала и мажорной ноткой мятого соленого огурца.
Андрей не без сожаления вспомнил, что уже тысячу лет не пробовал ничего подобного.
– Вы, наверное, кодировались? – по-своему трактовала громовскую нерешительность чуткая и понимающая учительница Ольга. – Не волнуйтесь, мы спиртное пить не будем, только кофе. Там делают отличный кофе с молоком и бутерброды с колбасой, это, можно сказать, фирменное блюдо: я эту рюмочную уже тридцать лет знаю, и колбаса на бутерброде там всегда сантиметровой толщины! Держат марку!
– Удивительно, – пробормотал Громов, послушно топая в рюмочную.
Его спутница мало походила на алкоголичку с тридцатилетним стажем, но громко и восторженно расхваливала это легендарное заведение.
Оно и впрямь оказалось совсем рядом, буквально за углом, в нижнем этаже сталинского дома с такими могучими стенами, что полуметровые подоконники с внутренней стороны запросто можно было использовать как столики. Только сидеть рядом с ними пришлось бы на корточках, потому что никаких стульев в заведении не было. В двух небольших смежных комнатах теснились высокие круглые столики, идеально подходящие для небольших компаний, соображающих «на троих».
Громов с интересом огляделся.
Местечко было уютное, как старая варежка.
На стенах – полутораметровой высоты панели из вагонки с потемневшим облупившимся лаком, выше – суровая побелка, под потолком – мутно-белые лампы дневного света и крапчатые от мушиных следов плафоны, вперемежку, под ногами – выкрашенный коричневой краской цементный пол.
Вокруг – разнообразнейшие человеческие типы: и тихие алкаши, и философствующие интеллигенты, и студентик с ноутбуком, и даже заботливый папаша с ребенком лет пяти.
Тепло, даже жарко. И вкусно пахнет полузабытой плебейской едой: жареным луком, котлетками, картошечкой, пирогами с капустой и кофе с цикорием.
– Вот, угощайтесь!
Добросердечная учительница подвинула к Громову тарелку с бутербродами, снова убежала и вернулась с полными стаканами.
Громов пытливо обозрел натюрморт.
Тарелка была толстая, фаянсовая, белая, с отколотым краешком. Стаканы – раритетные, как теперь говорят, «винтажные»: граненые, честно наполненные неопознаваемой жидкостью серо-сиреневого цвета с белой пенкой. Сложенные аккуратной башней бутерброды в срезе демонстрировали богатые залежи плотной розовой колбасы.
Громов представил, что сказал бы по этому поводу его французский повар, и шумно сглотнул слюну.
– Кушайте, кушайте, – ласково повторила добросердечная училка и меланхолично подперла щеку ладошкой.
