Европе. Если еще кто-нибудь умрет, полагаю, как-нибудь сумею поставить вас в известность.
Деннон холодно поставил его на место, и Бенедикт поторопился перевести разговор на тему о последних политических событиях в Праге.
Повесив трубку, он сидел, уставившись в пространство и не замечая жужжания селекторной связи. Наконец он тряхнул головой и вызвал звонком по селектору Мэри Би.
— Принесите мне расписание самолетов, которые летят через Шеннон до аэропорта Хитроу, начиная с ближайшего воскресения, — хрипло сказал он. — Я вношу изменения в план европейского маршрута. Сначала — Лондон, затем — Париж.
В кондитерском магазине на Пикадилли даже карамель была завернута в черные фантики, а в витрине соседнего магазина дамского белья были сплошь выставлены черные лифчики и черные пояса для чулок. Какие все-таки чудаки эти англичане, подумала Людмила, сворачивая на Графтон-стрит. Даже через неделю после смерти их прекрасного короля, скончавшегося от рака легких в возрасте пятидесяти шести лет, они все еще так глубоко скорбели о своей утрате, что на Британских островах, наверное, не нашлось бы ни одного магазина или продавца, не затянутого в траур.
Как долго это будет продолжаться? Наслушавшись утром по радио печальной музыки, напоминавшей похоронную, она с запозданием предприняла попытку повязать черную ленточку на шею Тени, сиамского котенка, которого Ян подарил ей на Рождество. Лучше поздно, чем никогда. В результате она могла теперь похвастаться свежими царапинами, но если Тень не пожелала отдать дань уважения усопшему, по крайней мере у нее самой хватило здравого смысла опять надеть на работу черное, и она собирается носить траур, пока не получит сигнал, что уже прилично снова щеголять в цветных нарядах.
Миссис Купер, без сомнения, ждет от нее такого поведения. Миссис Купер теперь известно, что на нее можно рассчитывать, если требуется подать хороший пример. Забавно, но вчера она попробовала объяснить миссис Купер, что в память о том, что случилось с ее семьей в родной Чехословакии, год за годом страдающей за «железным занавесом», она определенно готова носить черное каждый день. Она писала родным каждый месяц, призналась она Ческе, но с тех пор как приехала в Лондон, она получила всего один ответ, и это письмо, со страниц которого представала мрачная картина уныния и безысходности, шло целых шесть недель.
Ческу Купер, однако, не интересовали проблемы Людмилы. Учитывая, что в Лондоне сейчас находилась сестра миссис Купер, мадам Рубинштейн, она была слишком занята, чтобы выслушивать нечто, не имеющее отношения к бизнесу. До своего отъезда в Париж, который ожидался со дня на день, Мадам была слишком близко, что выводило Ческу из равновесия. Весь салон пребывал в унынии из-за смерти короля и на нервах из-за королевы.
Но только не Людмила. Мадам по-прежнему повергала ее в трепет и вселяла чувство неуверенности в себе, но что касается остального, ее редкие встречи с великой Еленой всегда взбадривали Людмилу, побуждая к действию, подстегивали ее стремление придумать нечто новое в сфере маркетинга, новые «трюки», как любила называть старая леди рекламные начинания.
Предполагалось, что сегодня Людмила встречается с Яном за ленчем, и там познакомится с его знаменитым братом Виктором, который очутился в Лондоне проездом по пути в Соединенные Штаты, куда он ехал по делам. Ян не уставал нахваливать брата, и поэтому Людмиле нетерпелось взглянуть на него. Хотя ей с трудом верилось, что существует некто, наделенный большими способностями, более расторопный, чем Ян.
Не иначе, как чрезмерная братская любовь заставляла Яна описывать Виктора с глубоким благоговением. Он считал, что обязан Виктору жизнью, теперь Людмила знала об этом. Именно он нашел способ бежать от нацистов и практически пол-Европы нес Яна, сломавшего колено, на руках. Впрочем, вскоре она сама убедится, какой он выдающийся человек, хотя в связи с неожиданным приездом мадам Рубинштейн два дня назад приходилось положиться на судьбу.
Ей будет очень недоставать Яна. Не только потому, что он стал ее близким другом; он был ее наставником в искусстве дипломатии, учившим лавировать в неспокойных водах политики Елены Рубинштейн. Людмила утешалась мыслью, что по крайней мере ее друг продвигается вверх по служебной лестнице и по-прежнему останется ей другом, даже занимая руководящий пост в главном офисе «Рубинштейн» в Нью-Йорке. Возможно, когда-нибудь она наберется мужества и сама вернется в Нью-Йорк и будет работать в городе, где создается подлинная история успеха в косметической индустрии. Возможно, но вряд ли.
Поппи, секретарша Людмилы, вздохнула с облегчением, увидев ее.
— Мадам желает встретиться с вами у «Картье» на Бонд-стрит очень скоро. — Она взглянула на часы. — Через двадцать минут, в девять тридцать.
У Людмилы вытянулось лицо.
— Образцы редких красителей уже получены из лаборатории?
— Они готовы, можно забрать в любое время. — Поппи ободряюще улыбнулась; ее манера улыбаться очень нравилась Людмиле. — Я, прослежу, чтобы они уже были здесь к вашему возвращению. Я уверена, Мадам придет в восторг.
Людмила бежала почти всю дорогу до Бонд-стрит, которая находилась неподалеку от салона, почти что сразу за углом, но к тому моменту, когда она добралась до знаменитого магазина, целая вереница подобострастных молодых людей в форменных пиджаках водила хоровод вокруг мадам Рубинштейн, восседавшей в отдельном кабинете; огромное манто из соболей было перекинуто через спинку стула, придвинутого к столу, сплошь заставленному маленькими коробочками красной кожи.
— А-а-а! Вот и ти, наконец. Я уше думала, чьем ти занимаешся?
До назначенного времени оставалось еще пять минут, но Людмила предпочла промолчать. Сегодня мадам Рубинштейн не украсила свою шею каскадом драгоценностей, хотя на ее фирменной шляпке-котелке, отделанной соболем, сверкал большой изумрудный попугай с громадными рубиновыми глазами. Старая дама повелительно постучала по полу тростью, увенчанной золотой фигуркой орла, и тоже с рубиновыми глазами.
— Стул, стул моей ассистентке, мисс… мисс… стул.
Она часто забывала или делала вид, что забывала, имя Людмилы, но последнюю это не огорчало. Мадам вообще не помнила имен, в том числе даже имен родственников.
— Чем еще мы можем служить княгине? — сказал один из продавцов, когда принесли стул, потирая руки скорее оттого, что нервничал, чем потому, что предвкушал крупную покупку, решила Людмила.
Людмила с восхищением разглядывала драгоценности, выложенные из коробочек. Среди них были и бархатистые черные жемчужины, и гладкие, точно шелк, белые жемчужины, сверкающая бриллиантовая гирлянда маргариток с сердцевиной из желтых алмазов, несколько аметистов различных размеров. Дух захватывало при виде этой выставки.
— Рубины!
— О, разумеется, мадам. — Тот же продавец, а скорее управляющий, прищелкнул пальцами, и его более молодая копия поспешила к стенному сейфу, чтобы вынуть очередную красную коробочку, которая была чинно представлена и открыта, чтобы продемонстрировать сверкающий кроваво-красный кабошон[14] величиной с яйцо чайки.
Мадам подняла камень и посмотрела его на свет, поджав губы, сохраняя на лице маску непробиваемого безразличия.
— С алмазами! — резко приказала она.
В течение следующих пятнадцати минут — Людмила словно перенеслась в волшебную пещеру Али- Бабы — драгоценные камни демонстрировались и отвергались с ворчанием или новыми требованиями. Когда Людмила в агонии попыталась оторвать взор от лица управляющего, пробормотав: «Как изящно», — по поводу одного ослепительного украшения, ее нанимательница повернулась и наградила ее уничижительным взглядом, прошипев: «Второсортная вещь, второсортная». Людмила моментально закрыла рот и ждала, задаваясь вопросом, что же это все может значить.
Наконец старинное кольцо с жемчугом и рубинами, похоже, пришлось по вкусу мадам Рубинштейн. Она открыла свою неизменную объемистую сумку крокодиловой кожи и принялась бесцельно рыться в ее недрах.
