Когда Бенедикт вернулся в офис, ему снова позвонил Стивенсон. Бенедикт устало попросил соединить его. В голосе Стивенсона по обыкновению присутствовала нотка смущения. По мере того, как он излагал информацию, становилось очевидно, он считает, что речь идет о том, чем его ведомству не следовало бы заниматься; с другой стороны, было ясно, что он отдает себе отчет в том, что имеет дело с одним из промышленных лидеров Америки, и в первую очередь именно по этой причине его сектор вовлечен в расследование. Кроме того, они, как всегда, обменивались короткими репликами по существу.
— Взятки, которые мы раздавали годами, наконец, окупились, — сухо сказал Стивенсон. — У нас есть основания считать, что Кристина Малер жива. Ее бабушка, Бланка Сукова, связалась с нашим человеком после Рождественских праздников. Мы снова сосредоточили свои усилия в районе Брно. Сукова сообщила, что получила поздравительную открытку, из чего следует, что ребенок жив и находится на попечении монахинь из монастыря под Брно. Мы только что получили известие, которое как будто подтверждает, что девочка — дочь Наташи и Петера Малеров. На этом основании, похоже, не должно быть возражений против возвращения ребенка бабушке.
— Что-нибудь известно об отце, Петере Малере?
— Нет.
— Я ценю ваши усилия. Пожалуйста, держите меня в курсе, когда узнаете, что ребенок возвратился в Прагу.
— Разумеется.
К возмущению Бенедикта, он услышал, что трубку положили раньше, чем он успел это сделать сам. Что ж, по крайней мере эти новости, возможно, помогут решить все проблемы; кровные узы — посущественнее профессиональной ревности, подумал он, связавшись с Луизой по внутреннему телефону, соединявшему только их кабинеты.
— Не могла бы ты подняться, дорогая?
Его вопрос был формальностью. Он знал, она понимает — в тех редких случаях, когда он просит ее явиться лично, никто и ничто не может помешать ей прийти.
Когда сегодня они вместе выходили из дома, Луиза была в желтом наряде: его любимый цвет, «оттенка солнечных лучей», сказал он ей, идеально подходит для морозного зимнего утра. Ее иссиня- черные шелковистые волосы, немного длиннее, чем предписывала классическая стрижка Сэссун, строго обрамляли красивое лицо. Выглядела она встревоженной, а он уже предвкушал, как обрадует ее.
— Только что я получил самый замечательный новогодний подарок для тебя…
Она села по другую сторону его огромного письменного стола; Бенедикт подумал, что она сейчас больше похожа на робкую претендентку на замещение вакансии, чем на его нежно любимую жену. Именно поэтому, разумеется, он и баловал ее. После того, как она нанесла ему тяжелый удар своим первым — и, он искренне надеялся, единственным — предательством, Луиза стала безупречной женой и редко его разочаровывала.
Он смирился с фактом, что она не подарила ему ребенка. Если бы у них был ребенок, дети, у нее оставалось бы меньше времени для него, так что, возможно, все это к лучшему.
Она молчала. Он был доволен. Это доказывало, что она хорошо усвоила его уроки, что ее молчание может быть столь же красноречиво, как и слова, а часто даже более того — когда она не знала наверняка, что услышит в следующую минуту или что может произойти при заключении сделки.
— Мне звонил Стивенсон. В Госдепартаменте уверены, что малышка, дочь Наташи Кристина, цела. Похоже, она находится в монастыре под Брно, там, где шли тяжелые бои в шестьдесят восьмом году и где в последний раз видели мужа Наташи с ребенком.
Луиза закрыла лицо руками.
— Ах! — гортанный звук словно исходил из самого сердца. — Ах! — снова простонала она.
Бенедикт подошел к ней и обнял за поникшие плечи. С несвойственной ему нежностью он сказал:
— Ну разве не идеальный повод протянуть оливковую ветвь? Радостные новости для Наташи дают вам прекрасную возможность заключить мир, верно?
Она как будто не слышала его.
— А ее муж Петер? О нем что-нибудь известно? — в ее голосе слышалась мучительная мольба, что было ему не совсем понятно, а впрочем, сможет ли он когда-нибудь понять свою жену?
Он сказал по-прежнему мягко:
— Нет, боюсь, ничего. Никаких известий об отце ребенка, но думаю, тот факт, что ребенок, кажется, жив, обнадеживает. Кто-то же спрятал девочку в безопасном месте в момент вторжения русских. Этим человеком, скорее всего, был ее отец, но мы не должны говорить об этом Наташе. Рано вселять в нее надежду. В настоящий момент ограничимся этими прекрасными новостями.
Бенедикт сообщил Луизе, что Стивенсон будет внимательно следить за дальнейшим развитием событий в ближайшие несколько недель, в течение которых Кристину должны привезти в Прагу и поручить заботам бабушки.
— Я подумал, что ты сама захочешь рассказать Наташе, — он поцеловал жену в лоб. Ее кожа была холодной, как лед. — Из-за чего бы вы ни поссорились, наверняка все будет прощено и забыто на фоне таких счастливых известий.
— Наташа сейчас находится в Палм-Бич, учит новых сотрудников водной лечебницы и вернется только в конце недели.
— Оставляю это на твое усмотрение, — сказал Бенедикт. Он шутливо шлепнул ее по попке. — А теперь улыбнись и иди работать.
Во второй половине дня Луиза села писать коротенькое письмо Кристине по-чешски. «Я — любящая тебя тетя, которая вместе с любящим тебя дядей Бенедиктом пыталась сделать все возможное, чтобы ты вернулась к своей обожаемой бабушке…» Она взглянула из окна своего углового кабинета на захватывающую панораму Нью-Йорка. Кристине скоро исполнится шесть. Луиза знала, что мать прочтет письмо девочке от слова до слова несколько раз — если оно вообще дойдет до Праги. Не теряет ли она зря время, начиная переписку с племянницей, которую, возможно, никогда не увидит? Что-то побуждало ее продолжить начатое. Отныне она регулярно будет писать Кристине каждые несколько месяцев.
Юристы предложили Бенедикту встретиться лично с главой субкомитета по делам мелких предпринимателей, и в конце недели он улетел в Вашингтон, предполагая вернуться только на следующий день. Но так вышло, что встреча оказалась настолько бесплодной, что он резко прервал переговоры и рано вечером в пятницу уже вернулся домой на Парк-авеню.
Когда Торп принял у него пальто и зонтик, Бенедикт услышал возбужденные голоса, доносившиеся как будто со стороны лестничной площадки первого этажа. Он вопросительно взглянул на Торпа.
— Мадам принимает свою сестру, мистер Тауэрс. Она приехала примерно полчаса назад. Мадам попросила меня проводить ее в свою гостиную.
Меньше всего на свете ему хотелось присутствовать при эмоциональном объяснении между женщинами. Не было у него и настроения выслушивать все эти слезливые выражения признательности; он определенно не желал выступать в роли судьи при обсуждении проблемы «двух лагерей», которую, как он предполагал, Луиза обязательно попытается разрешить. Он переоденется, выпьет чего-нибудь крепкого, а уж потом решит, стоит ли ему вообще показываться.
Поскольку дверь его гардеробной была приоткрыта, Бенедикт, переодеваясь в домашние брюки и свитер, слышал, как Наташа прошла вслед за Луизой в их спальню, расположенную рядом. Он был потрясен, услышав Наташин голос. Ее тон был холодным, исполненным горечи. Он замер на месте, забыв, что собирался взять бутылку виски.
— А что с Петером? Где Петер?
К изумлению Бенедикта, он услышал, как Луиза так же холодно произносит:
— Петер жив. Неизвестно, где он, но он жив.
Бенедикт уже был готов присоединиться к ним и опровергнуть столь категоричный тон Луизы — той хотелось утешить Наташу, — но застыл неподвижно, буквально парализованный Наташиными словами:
— Как ты, должно быть, обрадовалась, Луиза, узнав, что мой давно пропавший муж жив, что я не
