Сова устроилась на краю бассейна, и Софи подробно описала ей морской залив, где следовало искать Тофти и его стадо.
— Передайте ему, — добавила Софи, — чтобы не тосковал и не убивался, я непременно вернусь. И пусть поосторожнее охотится на морских ежей — они такие колючие!
Сова внимательно выслушала тюлениху и сказала:
— Решено, доктор, я лечу в Бристоль и выберу среди чаек кого-нибудь из ваших знакомых, чтобы она ради дружбы с вами не поленилась слетать на Аляску и назад в Англию. И не забудьте оставить открытым окно в фургона, иначе я не попаду домой, а раньше двух ночи мне никак не успеть обратно.
Сова взмахнула крыльями и бесшумно вылетела в открытую дверь, а доктор вернулся в фургон и сел за работу. Еще днем, когда он смотрел, как кувыркается и плещется в воде Софи, ему пришла в голову мысль написать книгу о том, как звери плавают. Он весь ушел в работу и уже написал главу «По-собачьи» и приступил к главе «По-тюленьи», когда в окно влетела сова и села на краешек стола.
— Доктор, — сказала она тихонько, чтобы никого не разбудить, — я нашла в Бристоле не одну дюжину чаек, которые согласились лететь на Аляску по вашему поручению. Я выбрала из них самую сильную, но даже она не вернется раньше, чем через пять дней. Поэтому в пятницу мне снова придется слетать в Бристоль.
Следующим утром Джон Дулиттл передал Софи, что уже послал гонца на север, на Аляску. Тюлениха очень обрадовалась. Все звери с нетерпением ждали, какие вести принесет чайка.
В четверг, когда до возвращения чайки оставался еще один день, все собрались вокруг стола в фургоне доктора и слушали рассказ Тобби о лесных разбойниках и бродячих музыкантах. И в ту минуту, когда Тобби умолк, чтобы перевести дух, в окошко постучали.
— Ой! — взвизгнул Хрюкки. — Разбойники! — И трусишка шмыгнул под кровать.
Джон Дулиттл встал, отдернул занавеску и открыл окно. Снаружи сидела нахохлившаяся и едва живая от усталости чайка. Все молча смотрели на нее и ждали, что же она скажет.
— Диктор, — наконец произнесла чайка, — я принесла неутешительные новости, поэтому не стала поджидать Бу-Бу в Бристоле, а прямиком полетела сюда. В стаде Софи дела идут из рук вон плохо. Тофти ничего не делает, лежит на льдине и плачет, поэтому тюлени выбрали себе нового вожака, но толку от него было немного. Они выбрали второго, потом третьего… В этом году зима пришла на Аляску очень рано, море замерзло раньше обычного, метет пурга. Я сама чуть было не превратилась в ледышку, а уж кто-кто, а мы, чайки, к холоду привычны. В такую плохую погоду без сильного и умного вожака тюленям придется туго. Некому будет вывести их в рыбные места, некому будет укрыть их от бури. Боюсь, что эту зиму стадо не переживет. И пока тюлени ссорятся из-за того, кому быть вожаком, киты и моржи отгоняют их от косяков рыбы, а эскимосы бьют их гарпунами. И все потому, что люди поймали Софи, а Тофти только и делает, что плачет по любимой жене.
Чайка умолкла, в фургоне воцарилась тишина.
— Тобби, — задумчиво спросил Джон Дулиттл, — кто хозяин Софи — Блоссом или Хиггинс?
— Хиггинс, — ответил маленький пудель. — Софи принадлежит Хиггинсу, точно так же как тяни- толкай — вам.
— И вовсе не так, — возразил доктор. — Я не ловил тяни-толкая, и я не держу его в клетке. Он сам согласился поехать со мной, а Софи держат здесь против ее воли. — ()н покраснел от гнева и возмущенно запыхтел: — Как же им не стыдно! Охотятся в Ледовитом океане, ловят всех тюленей без разбору! Пусть бы звери жили себе мирно своими семьями и стадами. Когда же люди одумаются?
Доктор Дулиттл умолк, а потом вдруг спросил у Тобби:
— Интересно, сколько может стоить цирковой тюлень?
— Мне довелось слышать, — ответил Тобби, — что Хиггинс купил Софи в Ливерпуле за четыреста шиллингов. По дороге в Англию на корабле матросы уже успели обучить ее всяким трюкам.
— Ты не помнишь, сколько у нас в копилке денег, Бу-Бу? — спросил доктор.
— За прошлую неделю мы заработали сорок семь шиллингов, — без запинки ответила сова. — Три пенса вы потратили на парикмахера, а на шиллинг купили для Хрюкки большой пучок сельдерея.
— И сколько же у нас осталось?
Бу-Бу склонила голову набок и закрыла левый глаз. Она всегда так делала, когда ей приходилось считать в уме.
— Сорок семь шиллингов, — тихо шептала она, — отнять один шиллииг и три пенса… Это будет… Это будет… сорок пять шиллингов и девять пенсов. Вот и все, что у нас есть.
— Маловато… — протянул доктор, — на эти деньги нам не выкупить и четверть Софи. Где бы взять взаймы? Вот если бы я не бросил лечить людей, то мог бы занимать деньги у пациентов.
— Что-то я не припомню, чтобы пациенты давали вам в долг, — крякнула утка, — они чаще сами брали у вас взаймы. И обычно не спешили возвращать деньги.
— Хиггинс все равно не продаст вам Софи, — вставил Тобби. — Он подписал бумагу, что будет выступать в цирке у Блоссома целый год.
— Это значит, что у нас остается один-единственный выход, — решительно произнес доктор. — Софи родилась свободной и не может быть собственностью кого бы то ни было. Если она хочет возвратиться в родной Ледовитый океан, никто не смеет мешать ей. Мы обязаны ей помочь.
В тот вечер, прежде чем звери легли спать, Джон Дулиттл заставил их поклясться, что никто из них не передаст Софи плохие новости, которые принесла чайка с Аляски. Он не хотел зря волновать тюлениху, тем более, что сама она ничего поделать не могла. Прежде всего следовало придумать, как выкрасть Софи и переправить ее к морю.
Доктор пошел посоветоваться к Мэтьюзу Маггу.
— Вы с ума сошли! — воскликнул тот, едва понял, о чем толкует ему доктор. — Если вас поймают, вы окажетесь за решеткой. На ваш взгляд, помочь бежать тюленихе — благородное дело, а на взгляд судьи — кража.
— Пусть судья думает что угодно, — ответил доктор. От волнения и задора он сжимал и разжимал кулаки. — Пусть меня поймают, пусть посадят в тюрьму! Я скажу им на суде, что у животных те же права, что и у людей.
— Да кто станет вас слушать, доктор! — ответил Мэтьюз. — Все подумают, что вы не в своем уме. Как пить дать Хиггинс выиграет дело. Шутка сказать — право собственности! Я сам в душе за вас, да что толку! Суд заставит вас выплатить Хиггинсу четыреста шиллингов, а если у нас не окажется денег, упрячут в тюрьму.
— Если моя затея вам не по вкусу, откажитесь — и все тут. Я готов пойти на все, лишь бы спасти Софи и ее стадо. Конечно, дело это трудное, и можно нажить много хлопот, но меня не пугает даже тюрьма. Она для меня не новость, один раз я там уже побывал.
— А я уже не раз, — вдруг признался Мэтьюз Магг. — вам не приходилось сидеть в исправительной тюрьме в Кардиффе? Вот уж дыра так дыра. Хуже тюрьмы я не встречал.
— Нет, — ответил доктор. — Я не имел удовольствия сидеть в Кардиффе. Мне довелось сидеть в одной африканской тюрьме, но и она, по чести говоря, мне очень и очень не понравилась. Однако давайте вернемся к нашим тюленям. То, что я вам предлагаю, действительно… гм!.. не совсем законно, и если вы сомневаетесь, то лучше вам отказаться.
— Отказаться? Ну уж нет! — воскликнул «кошачий кормилец» и сплюнул себе под ноги. — Конечно, я с вами, господин доктор! Растяпа Хиггинс не имеет права держать тюлениху взаперти. Свободу Софи! Ну и что из того, что он выложил за нее четыреста монет? Это его беда, а нам-то какое дело! Разве я не говорил вам, что у меня с детства тяга к приключениям? Я проделывал и кое-что похуже. Неужели я вам не рассказывал, за что меня упекли в тюрьму в Кардиффе?
— Вероятно, за какой-нибудь пустяк, — сказал доктор. — Все мы в юности совершаем ошибки.
— Я бы не назвал это пустяком, — не на шутку разошелся Мэтьюз.
И он хотел уже было рассказать Джону Дулиттлу всю свою жизнь, но тот не дал ему открыть рот.
— Не сейчас, Мэтьюз, — твердо сказал он. — У нас нет времени на пустые разговоры, надо обдумать план побега. Завтра я скажу Блоссому, что уезжаю на несколько дней по личным делам. В общем-то, это будет правдой, потому что помочь Софи — это мое личное дело. А уеду я для того, чтобы Блоссом ничего не
