— Не думаю, Пенелопа.
Она услышала свое имя, и сердце ее остановилось, затем снова заколотилось, да так громко, что она не сомневалась — этот... этот негодяй его слышит.
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Я много чего знаю.
— Кто вы такой?
Она подняла лампу вверх, словно та могла отогнать опасность, и он шагнул в круг света.
Он не походил на пирата.
Он казался... знакомым.
Было что-то такое в красивых углах и глубоких порочных тенях, во впавших щеках, в прямой линии рта, в резкой линии челюсти, нуждавшейся в бритве...
Да, было что-то такое — шепоток узнавания.
На нем была шапка в тонкую светлую полоску, припорошенная снегом, козырек которой скрывал в глубокой тени глаза. Они и составляли недостающую часть.
Пенелопа так и не поняла, откуда возник этот порыв, возможно, от желания выяснить личность человека, собравшегося оборвать дни ее жизни, но она не удержалась — подняла руку и отодвинула шапку на затылок, чтобы увидеть его глаза.
Только позже ей пришло в голову, что он даже не попытался ее остановить.
Глаза оказались карими, точнее, мозаикой из коричневых, зеленых и серых оттенков, обрамленными длинными темными ресницами, слипшимися от снега. Она узнала бы их где угодно, пусть даже они оказались намного серьезнее, чем она помнила. Ее пронзило потрясением, тут же сменившимся приливом счастья.
Это вовсе не пират.
— Майкл?
Он застыл, услышав это имя, но Пенелопа не дала себе труда задуматься почему.
Она прижала ладонь к его холодной щеке (жест, которому она потом сильно изумлялась) и засмеялась. Густо падавший снег приглушил ее смех.
— Это ты, правда?
Он убрал ее руку от своего лица. Перчаток на нем не было, но руки все равно оставались такими теплыми.
И совсем не липкими.
Прежде чем Пенелопа успела остановить его, он подтянул ее к себе и откинул назад капюшон плаща, подставив ее лицо снегу и свету. Его взгляд долго блуждал по ее лицу, и она забыла, что чувствует себя неловко.
— Ты выросла.
Пенелопа не удержалась и засмеялась снова, разглядывая его. Когда они виделись в последний раз, он был на несколько дюймов выше ее, долговязым мальчишкой с руками и ногами, слишком длинными для его тела. Но теперь все не так. Этот Майкл был мужчиной, высоким и худощавым.
И очень, очень привлекательным.
Пенелопа все еще не могла поверить, что это он.
— Майкл!
Он прямо посмотрел ей в глаза, и ее охватило удовольствие, словно взгляд был физическим прикосновением.
— Почему ты болтаешься в темноте, глубокой ночью, в этой глухомани? — строго спросил ее старый друг.
— Никакая это не глухомань! Мы всего-то в полумиле от каждого из наших домов.
— Ты могла наткнуться на разбойника с большой дороги, или на грабителя, или похитителя людей, или...
— Пирата. Или медведя. Я уже перебрала все возможные варианты.
Тот Майкл, которого она знавала когда-то, сейчас непременно улыбнулся бы. Этот не улыбался.
— В Суррее нет никаких медведей.
— Пожалуй, пираты тоже оказались бы сюрпризом, тебе не кажется?
Ответом было молчание. А ведь она попыталась разбудить прежнего Майкла! Выманить его наружу.
— Я предпочту старого друга любому пирату или медведю, Майкл.
Он переступил с ноги на ногу, снег заскрипел. В голосе послышалась сталь:
— Борн.
— Прошу прошения?
— Называй меня Борн.
Пенелопу охватило потрясенное замешательство. Да, он маркиз, но ей и в голову никогда не приходило, что он будет так твердо держаться за свой титул... в конце концов, они же друзья детства! Она кашлянула.
— Разумеется, лорд Борн.
— Не титул. Просто имя. Борн.
Пенелопа подавила растерянность.
— Борн?
Он едва заметно кивнул.
— Спрашиваю еще раз. Что ты тут делаешь?
Ей даже в голову не пришло, что можно не ответить.
— Увидела твой фонарь и пришла посмотреть, что происходит.
— Ты пришла глухой ночью, чтобы проверить, что за странный фонарь горит в лесу у дома, необитаемого вот уже шестнадцать лет?
— Он необитаем всего девять лет.
— Не помню, чтобы раньше ты была такой отчаянной.
— Значит, ты вообще плохо меня помнишь. Я всегда считалась несносным ребенком.
— Ничего подобного. Ты была очень серьезной.
Пенелопа улыбнулась:
— Значит, все-таки помнишь. А ты обычно старался меня рассмешить. Я просто пытаюсь отплатить тебе такой же любезностью. Получилось?
— Нет.
Она выше подняла фонарь, и он позволил ей осветить свое лицо теплым золотистым светом. Он очень возмужал, врос в свои длинные конечности и угловатое лицо. Пенелопа всегда считала, что он будет очень привлекательным, но он стал не просто привлекательным... а почти красивым.
Но вряд ли виновата темнота, затаившаяся у его лица, несмотря на свет фонаря, — что-то опасное виделось ей в его челюсти, в напряженном лбе, в глазах, словно навсегда забывших о радости, в губах, кажется, утративших умение улыбаться. В детстве у него на щеке была ямочка, появлявшаяся так часто, и сам он то и дело затевал всякие приключения. Она всмотрелась в левую щеку, пытаясь найти ту предательскую ямочку, но так се и не обнаружила.
Более того, сколько Пенелопа ни всматривалась в это новое суровое лицо, она не могла увидеть в нем мальчика, которого когда-то знала. Если бы не глаза, она бы и вовсе не поверила, что это он.
— Как печально, — негромко прошептала Она.
Он услышал.
— Печально что?
Она покачала головой, глядя ему в глаза, единственное, что осталось в нем знакомым.
— Он исчез.
— Кто?
— Мой друг.
Пенелопа и представить не могла, что такое возможно, но его лицо внезапно сделалось еще жестче, еще суровее, еще опаснее и словно подернулось тенью. У нее мелькнула мысль, что она зашла слишком
