Карусель останавливается, и ребенок слезает с автомобильчика. Затем он забирается в голубой самолетик, и карусель снова начинает вертеться. И вот — он уже взрослый, молодой не старый, летит в самолете. В бомбардировщике. Он летит бомбить старинный немецкий город. Рядом с ним летят огромные, размером с его самолет крысы. Летающие крысы. Самолет подлетает к городу и начинает бомбить его, а летающие крысы начинают испражняться на город. Бомбы падают из самолета. Первым делом, первым делом самолеты, ну, а люди, а люди потом.
Первым делом, первым делом самолеты, ну а молодежь, а старики потом. Первым делом, первым делом самолеты, ну а девушки потом, ну а юноши потом.
Затем ребенок оказывается в другом самолете. Он летит с очень важным грузом. Пролетая над городом, он сбрасывает важный груз на город, и город проникается атомами. Наполнить многолюдный город безжизненными атомами — это называется торжеством демокритии. Город погибает под тяжестью груза. Но в центре пустого города какой-то радио-активный негр сидит за роялем, играет джаз и блюз. И поет: „Энд ай синг ту масэлф: Уат э уандэфул уорлд“.
„Э-э-э-н-н-н-д а-а-а-а-й-й-й с-с-с-и-и-и-и-н-н-н-г т-у-у м-м-а-а-а-с-э-э-э-л-л-ф: У-а-а-а-а-а-т э-э-э у-а-а- а-н-н-н-н-д-д-д-д-э-э-э-ф-ф-у-у-у-у-л у-о-о-о-р-р-л-л-л-д“, — спустя много лет поет японский робот совершенно безжизненным голосом робота.
Карусель еще к-к-к-р-р-р-у-у-у-у-т-т-и-и-и-т-т-с-с-с-я-я, но уже замедляет свой ход. Ребенок слезает с сиденья пилота и покидает карусель. Он спускается к родителям, которые манекены и которые красиво улыбаются и демонстрируют собой благополучие. 1962-й год. Мама в розовом платье и папа в нейлоновых штанах.
Э-э-э-н-н-н-д а-а-а-а-й-й-й-й с-с-с-и-и-и-и-н-н-н-г т-у-у м-м-а-а-а-с-э-э-э-л-л-ф: У-а-а-а-а-а-т э-э-э у-а- а-а-н-н-н-н-д-д-д-д-э-э-э-фул уорлд.
Суицидальная Сэлли и Джонни-Гитара
Сэлли, Джонни и Майкл сидели в баре и выпивали. Vodka текла реками по их телам. Они весело болтали. Кроме них в баре было полно других людей, которые также выпивали и болтали за своими столиками.
— А помните, как я вены себе резала? — спросила Сэлли, смеясь. — Веселуха, бляха-муха. Кровища! Джакузи потом долго отмывали.
— Ха-ха! — рассмеялся Майкл. — Джонни тогда тебя спас.
— Да я бы ее не спас, — подключился к беседе Джонни, — если бы струна не лопнула. Я сразу понял — что-то с Сэлли неладно. И вернулся на хату. А там, ёссс, Сэлли! Вены себе вскрыла. Вена на теле лопнула как струна на гитаре. Сэлли издавала такую жалобную мелодию. Это было круто, черт возьми — завораживающе!
— А помните, как я вешалась, но веревка не выдержала моего веса, хотя я была на диете?
— Да, на той веревке только вешаться! — воскликнул Джонни. — Ты бы лучше шнур от моего микрофона взяла.
— А помните, как я спрыгнула с того здания адмиралтейства? Меня потом полгода по частям собирали, — хвалилась Сэлли.
— Ох уж эта Сэлли!
— А помните, когда я хотела застрелиться? — спросила Сэлли. — А пуля в одно ухо влетела, а из другого вылетела.
— Потому что мозгов нет ни хрена, — сказал Джонни, наливая себе. — Вот и пуле не за что было зацепиться.
— А помните, как я в папиной тачке с разбегу в дерево! Хрясть! Машине — трындец! А я несколько часов с кроны не могла слезть. Боязнь высоты вдруг обрисовалась во мне.
Джонни и Майкл засмеялись.
— А помните, как я искала маньяка по объявлению, как я ходила по ночному городу, в чем мать родила?
— Конечно, — ответил Майкл, — как же не помнить, если я был единственным маньяком, клюнувшим на твою удочку. Но твоя суицидальность меня не вставила. А затем я долго лечился и излечился от желания убивать и делать людей несчастными. Хотя мы были бы отличной парой: суицидальная Сэлли и маньяк Майк.
— „Суицидальная Сэлли и Джонни-Гитара“ звучит круче, — прогремел Джонни.
— Ладно, ребята, — сказал Майкл и махнул рукой. — Тема такая: завтра будет митинг, будем прорываться к полицейскому участку. Как говорили бородатые бунтари прошлого: „от каждого по способностям“. Учитывая твои способности и наклонности, Сэлли, ты будешь впереди толпы, вести ее в бой. Так что — если что, то погибнешь первой. Но мы тебя будем помнить. Мы в твою честь улицу назовем: улица суицидальной Сэлли. Веселое название! Может в твою честь мост назовут, с которого все самоубийцы будут прыгать.
— Не неси чушь, Майкл! — взвизгнула Сэлли. — Я знаю, чего ты добиваешься этой революцией: ты хочешь коммунизма, всеобщего счастья. О каких самоубийцах может идти речь в обществе всеобщего счастья?! Не будет самоубийц. И как это ты из маньяка превратился в такого добряка, который хочет всеобщего счастья?
— Да там меня какими-то таблетками передознули. Желтенькими такими, — спокойно ответил Майкл. — Короче, пустой треп. А если откажешься, то революции не будет ни фига. Как показали события в Тунисе, один бесстрашный самоубийца может вдохновить миллионы. А ты же у нас безбашенная, наша любимая мисс Суицид! Значит, завтра в десять штурмуем полицейский участок. Сэлли, оголишь перед штурмом свою грудь. Будешь как Свобода, ведущая народ. А ты, Джонни, возьмешь гитару и будешь играть для штурмующих.
— Что играть? — спросил Джонни.
— Ну, уж точно не классику. Играй по обстоятельствам. Когда будем гнать копов, сыграй „Let It Be“.
Майкл поднялся со стула.
— Ладно, мне пора! — сказал он. — И вы не засиживайтесь. Завтра чтоб были как огурчики.
— Можно ли заниматься сексом в ночь перед Революцией? — спросила Сэлли у Майкла.
— Нельзя, — ответил Майкл. — Самый секс завтра будет! Peace&Vodka!
На следующий день, рано утром, Джонни вызвонил Майкла:
— Майк, Сэлли ночью того… передознулась. Нет больше нашей Сэлли. Видать, она хотела стать такой же доброй и жизнелюбивой, как и ты, наглоталась желтеньких таблетосов, но передознулась капитально. А может она просто, наконец, добилась своего.
— Ёпта, вот и накрылась революция медным тазом, — огорчился Майкл. — Теперь и мне в пору в петлю. Ах, Сэлли!
— Да-а, не получилось нашего совместного выступления. А как бы было красиво: „Suicide Sally&Johnny Guitar“. Но может, теперь ты поведешь толпу? — спросил Джонни у Майкла.
— Нет, тут нужна голая баба. В наше время толпа только за голой бабой и пойдет. А если баба еще и экзальтированная, как наша Сэлли…
— Ладно, пока!
Джонни-Гитара повесил трубку.
„А ведь я, — подумал Майкл, — в долги влез с этой революцией. Проклятый капитализм! Придется фьючерсы на революцию задвигать“.
