Виктор Мануйлов
Одинокий голос в звездную ночь
Глава 1
Над станицей Вёшенской, что протянула свои улицы и проулки вдоль левого берега Дона, висит голубоватая луна в тройном многоцветном воротнике. На лике ее, равнодушном и холодном, отчетливо видны сизые оспины. Станичные дома, плетни, хозяйственные пристройки, сады, щедро осыпанные инеем, излучина Дона и ракиты на его берегах, дальние поля, черные щели оврагов, дымчатая стена леса на правом берегу, — все это спит, придавленное толстым снежным одеялом, скованное двадцатиградусным морозом, отбрасывая глубокие синие тени. Ни огонька, ни собачьего бреха, ни петушиных голосов, лишь потрескивание льда на реке да протяжный волчий вой, доносящийся с опушки леса, нарушают тишину зимней ночи.
Однако в центре станицы, в большом доме бывшей атаманской управы, над крыльцом которого неподвижно обвис флаг, кажущийся черным, тускло светятся окна, покрытые ледяными узорами. У крыльца стоят двое пароконных саней, заиндевевшие лошади, укрытые попонами, дремлют, свесив гривастые головы. Иногда в окнах возникают неясные тени, беззвучно колеблющиеся в свете керосиновых ламп, точно за стеклами, под покровом декабрьской ночи, совершается таинственное действо. Судя по всему, в станицу приехало какое-то начальство, и не Рождество встречать или Новый год, а совсем по другому поводу. И вот люди проснутся поутру, а тут им на головы и свалится нечто, способное перевернуть их и без того весьма зыбкое существование!
Со скрипом отворилась дверь, выпустив наружу клубок белого пара и человека в подшитых валенках и папахе, на ходу застегивающего полушубок. Человек этот заспешил валкой рысцой через площадь, пропал в темном проулке, и через несколько минут в ставень одного из домов послышался осторожный стук. Прошло не больше минуты, в узкой щели между ставнями проявилась тусклая полоска света, затем послышались шаги в сенях, человек поднялся на крыльцо, и кто-то спросил его, не открывая двери:
— Кто?
— Я это, Савелий, Михал Ляксандрыч, райкомовский посыльный. Там, в райкоме то исть, приехавшие из Ростова бюро собирают. Просют вас прийтить. Сказали, чтоб без Шолохова не ворочался.
Брякнула щеколда, дверь отворилась, показалась белая фигура в исподнем белье, сиплый спросонья голос пригласил:
— Заходи, мне одеться надо.
— Да ничего, я туточки погодю. Покурю пока, — ответил Савелий.
— Ну, как знаешь.
И дверь закрылась.
— Что случилось-то? — приподнялась на постели молодая жена Шолохова Мария.
— Из Ростова приехали.
— Господи, ночь-полночь, а им все бы заседать да заседать. Дня мало, — пожаловалась женщина.
— Схожу, это не на долго. Спи, — ответил муж, натягивая сапоги.
Посыльный, человек далеко не молодой, с усами, подернутыми сединой, сошел с крыльца, не спеша дошел до калитки, остановился, принялся скручивать цигарку. Выбив кресалом огонь и запалив трут, прикурил, плямкая губами, трут загасил пальцами, сунул все в кисет, а кисет в карман. И задумался, глядя на крыльцо, присыпанное снегом.
«Вот этот Шолохов… — думал Савелий, окутываясь дымом. — Ведь совсем, можно сказать, мальчишка, а какой авторитет среди станичников — просто удивительно. Тем более что происходит не из казаков, а из иногородних. В старые времена, — а Савелий застал их уже в зрелом возрасте, — такой авторитет имел разве что станичный атаман. А то и волостной. Ну, еще богатый купец там, помещик… Кто еще? Считай, больше и не было никого. Да и те в подходящих летах. А чтобы в двадцать пять, и даже меньше, да чтоб тебя и в Ростове знали, и в самой Москве, знали и почитали, да чтобы ты не какого-то там знатного рода, а из самых обыкновенных, — такого отродясь не бывало. И, главное, за какие такие заслуги? А за то, что пишет книжки! Чудно, ей-богу, чудно…»
И Савелий покачал головой, не в силах разрешить такую загадку.
Действительно, Михаилу Александровичу Шолохову всего двадцать семь лет, а он уже известный писатель. И не только в СССР. Две первые книги романа «Тихий Дон» переведены на многие европейские языки, и даже на китайский. В этом же, 1932, году в журнале «Новый мир» напечатана и первая книга романа «Поднятая целина», заглавие которой придумал, говорят, сам товарищ Сталин. Статьи Михаила Шолохова, опубликованные в Вёшенской районной газете «Большевистский Дон», в Ростовском «Молоте» или в московской «Правде», критикуют местные и краевые власти за неумелое и, можно сказать, вредительское проведение коллективизации, огульное отношение к трудовому казачеству и иногородним, безграмотное ведение хозяйства. Наконец, в этом же году Шолохова приняли кандидатом в партию большевиков, но даже и не будучи партийным, он считался у себя в станице не ниже первого секретаря райкома партии и всех остальных начальников, а то и значительно выше. К нему шли за советом и помощью все, и не только простые жители Вёшенского района, и Шолохов всех выслушивал, писал записки к властям с просьбой уделить внимание, оказать помощь и прочее. Опять же, кто достал через председателя ВЦИКа Михаила Ивановича Калинина легковую машину для райкома партии? Шолохов. А кто через Серго Орджоникидзе, наркома тяжелой промышленности, выхлопотал строительство в Вёшках водопровода? Опять же он. И телефон, и много чего еще не появилось бы в Вёшках, не проживай там писатель Михаил Шолохов. Поэтому-то и спешил к нему посыльный, что Шолохов не последняя спица в колесе местной советской власти. Да и в любой московский кабинет заходит, поговаривают, как к себе домой, и наркомы только рады этому: как же — сам Шолохов! К тому же во всяких там законах и порядках разбирается как никто другой.
Шолохов спустился с крыльца, молча пожал руку Савелия, спросил:
— Кто приехал-то?
— Да все тот же Овчинников, мать его… я извиняюсь, конечно, — ответил Савелий и сплюнул. — Ну до чего же прынципальный товарищ! Просто одна жуть да и только. А с ним еще этот… как его? — Шарапов. Этого, сказывают, заместо Гольмана уполномоченным к нам прислали. Черт их разберет, какого они семени. Хрен редьки не слаще.
— А Добринский вернулся?
— Да вроде как нету. Может, задержался игде… А Овчинников дюже осерчалый. Прям так и кипит, так и скворчит весь. Ажник дымится. — И посоветовал: — Ты, Михал Ляксандрыч, ты с ими дюже-то не цапайся. У них власть, они могут и заарестовать по злобе-то. Пока до Москвы дойдет, то да сё, а бугай телушку на все четыре коленки поставить успеет… Опять же, с Овчинниковым четверо милиционеров приехали. Сидят сейчас возле печки, смотрят на всех, как те сычи на падаль.
Шолохов шагал широко и быстро, засунув руки глубоко в карманы полушубка. Был он роста небольшого, но плотный, лобастый, сероглазый, крючконосый, не по годам серьезен. Савелий за ним едва поспевал.
Поднялись по скрипучим и визжащим от мороза ступеням на крыльцо, миновали сени. Дальше большой залы с выходящими в нее несколькими дверями Савелий не пошел и, проводив Шолохова долгим сочувствующим взглядом, сел поближе к печке-голландке, открыл чугунную дверцу и принялся шуровать кочергой в ее пышащей жаром утробе. Четверо приезжих милиционеров в черных расстегнутых полушубках, распаренные, дремали, сидя на лавке у противоположной стены, зажав меж колен винтовки.
Овчинников, полномочный представитель Северо-Кавказского крайкома по хлебозаготовкам, человек лет сорока, рослый, с редким волосом на мослоковатой голове, в мышиного цвета френче с большими
