Я вас таким не видела. Нет, впрочем, однажды я спросила вас, что толку вам сторожить на улице… Эдмин. Я помню, я помню только занавеску в вашем мучительном окне! Вы проплывали в чужих объятьях… Я в метели плакал… Мидия. Какой смешной… И весь растрепан… Дайте, приглажу. Вот. Теперь смеются пальцы? Оставьте… ах, оставь… не надо… Эдмин. Счастье мое… позволь мне… только губы… только коснуться… как касаются пушка, биенья бабочки… позволь мне… счастье… Мидия. Да нет… постой… мы у окна… садовник… ……………………………………………… Мидия. Мой маленький… не надо так дышать… Стой, покажи глаза. Так, ближе… ближе… Душе бы только нежиться и плавать в их мягкой тьме… Постой… потише… после.. Вот! Гребень покатился… Эдмин. Жизнь моя, любовь моя… Мидия. Ты — маленький… Совсем, совсем… Ты — глупый мальчик… Что, не думал, я так умею целовать? Постой, успеешь ты, ведь мы с тобой уедем в какой-нибудь громадный, шумный город и будем ужинать на крыше… Знаешь, внизу, во тьме, весь город, весь — в огнях; прохлада, ночь… Румяный отблеск рюмки на скатерти… И бешеный скрипач, то скрюченный, то скрипку в вышину взвивающий! Ты увезешь меня? Ты увезешь? Ах… шарканье… пусти же… он… отойди… Входит Господин Морн, в темном халате, взъерошенный.
Морн. Ночь? Утро? Перехода не замечаю. Утро — продолженье бессонницы. Виски болят. Как будто мне в голову вдавили, завинтили чугунный куб. Сегодня выпью кофе без молока. (Пауза.)
Опять газеты всюду валяются! Однако… ты невесел, Эдмин!.. Вот удивительно: мне стоит войти, и сразу вытянуты лица — как тени при вечернем солнце… Странно… Мидия.
