Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме

Любовь. За что?

Антонина Павловна. Да вот за то, как справили мой день рождения. По-моему, все было очень удачно, правда?

Любовь. Конечно, удачно.

Антонина Павловна. Было много народу. Было оживленно. Даже эта Шнап была ничего.

Любовь. Ну, я очень рада, что тебе было приятно… Мамочка!

Антонина Павловна. А?

Любовь. Мамочка, у меня ужасная мысль. Ты уверена, что это пришел сыщик, а не кто-нибудь… другой?

Антонина Павловна. Глупости. Он мне сразу сунул свою фотографию. Я ее, кажется, передала Алеше. Ах нет, вот она.

Любовь. Что за дичь… Почему он раздает свои портреты?

Антонина Павловна. Не знаю, — вероятно, у них так полагается.

Любовь. Почему он в средневековом костюме? Что это — король Лир? «Моим поклонникам с поклоном». Что это за ерунда, в самом деле?

Антонина Павловна. Сказал, что от сыскного бюро, — больше ничего не знаю. Вероятно, это какой-нибудь знак, пароль… А ты слышала, как наш писатель выразился о моей сказке?

Любовь. Нет.

Антонина Павловна. Что это нечто среднее между стихотворением в прозе и прозой в стихах. По-моему, комплимент. Как ты думаешь?

Любовь. Разумеется, комплимент.

Антонина Павловна. Ну а тебе понравилось?

Любовь. Очень.

Антонина Павловна. Только некоторые места или все?

Любовь. Все, все. Мамочка, я сейчас зарыдаю. Иди спать, пожалуйста.

Антонина Павловна. Хочешь моих капель?

Любовь. Я ничего не хочу. Я хочу умереть.

Антонина Павловна. Знаешь, что мне напоминает твое настроение?

Любовь. Ах, оставь, мамочка…

Антонина Павловна. Нет, это странно… Вот когда тебе было девятнадцать лет и ты бредила Барбашиным, и приходила домой ни жива ни мертва, и я боялась тебе сказать слово.

Любовь. Значит, и теперь бойся.

Антонина Павловна. Обещай мне, что ты ничего не сделаешь опрометчивого, неразумного. Обещай мне, Любинька!

Любовь. Какое тебе дело? Отстань ты от меня.

Антонина Павловна. Я совсем не того опасаюсь, чего Алеша. У меня совсем другой страх.

Любовь. А я тебе говорю: отстань! Ты живешь в своем мире, а я в своем. Не будем налаживать междупланетное сообщение. Все равно ничего не выйдет.

Антонина Павловна. Мне очень грустно, что ты так замыкаешься в себе. Я часто думаю, что ты несправедлива к Алеше. Он все-таки очень хороший и обожает тебя.

Любовь. Это что: тактический маневр?

Антонина Павловна. Нет, просто я вспоминаю некоторые вещи. Твое тогдашнее сумасшествие и то, что папа тебе говорил.

Любовь. Спокойной ночи.

Антонина Павловна. И вот все это как-то повторяется. Ну, помоги тебе бог справиться и теперь с этим.

Любовь. Перестань, перестань, перестань… Ты меня сама вовлекаешь в какую-то мутную, липкую, пошлую обстановку чувств. Я не хочу! Какое тебе дело до меня? Алеша лезет со своими страхами, а ты со своими. Оставьте меня. Не трогайте меня. Кому какое дело, что меня шесть лет медленно сжимали и вытягивали, пока я не превратилась в какую-то роковую уездную газель — с глазами и больше ни с чем? Я не хочу. И главное, какое ты имеешь право меня допрашивать? Ведь тебе решительно все равно, ты просто входишь в ритм и потом не можешь остановиться…

Антонина Павловна. Один только вопрос, и я пойду спать: ты с ним увидишься?

Любовь. Я ему с няней пошлю французскую записку, ^{235} я к нему побегу, я брошу мужа, я…

Антонина Павловна. Люба, ты… ты шутишь?

Любовь. Да. Набросок третьего действия.

Антонина Павловна. Дай бог, чтобы он тебя разлюбил за эти годы, а то хлопот не оберешься.

Любовь. Мама, перестань. Слышишь, перестань!

Трощейкин входит справа и обращается назад в дверь.

Трощейкин. Сюда, пожалуйста…

Антонина Павловна (к Любови). Спокойной ночи. Храни тебя бог.

Трощейкин. Что вы там в коридоре застряли? Это просто старые журналы, хлам, — оставьте.

Антонина Павловна. Спокойной ночи, Алеша.

Трощейкин. Спите, спите. (В дверь.) Пожалуйте сюда.

Антонина Павловна уходит, входит Барбошин: костюм спортивный, в клетку, с английскими шароварами, но голова трагического актера^{236} и длинные седовато-рыжие волосы. Он движется медленно и крупно. Торжественно-рассеян. Сыщик с надрывом. Войдя, он глубоко кланяется Любови.

Барбошин. Не вам, не вам кланяюсь, а всем женам, обманываемым, душимым, сжигаемым, и прекрасным изменницам прошлого века, под густыми, как ночь, вуалями.

Трощейкин. Вот это моя мастерская. Покушение случилось здесь. Боюсь, что именно эта комната будет его притягивать.

Барбошин. Дитя! О, обаятельная, обывательская наивность!^{237} Нет, место преступления привлекало преступников только до тех пор, пока этот факт не стал достоянием широкой публики. Когда дикое ущелье превращается в курорт, орлы улетают. (Опять глубоко кланяется Любови.) Еще кланяюсь женам молчаливым, задумчивым… женской загадке кланяюсь…

Любовь. Алеша, что этому господину от меня нужно?

Трощейкин (тихо). Не бойся, все хорошо. Это лучший агент, которого мне могло дать здешнее бюро частного сыска.

Барбошин. Предупреждаю влюбленных, что я научен слышать апартэ яснее, чем прямую речь. Меня этот башмак давно беспокоит. (Стаскивает его.)

Трощейкин. Я еще хотел, чтобы вы исследовали окно.

Барбошин (исследуя башмак). Так и знал: гвоздь торчит. Да, вы правильно охарактеризовали меня вашей супруге. Последний весенний сезон был особенно для меня удачен. Молоточек, что-нибудь… Хорошо, дайте это… Между прочим, у меня было одно интереснейшее дело, как раз на вашей улице. Ультраадюльтер типа Б, серии восемнадцатой. К сожалению, по понятным причинам профессиональной этики я не могу вам назвать никаких имен. Но вы, вероятно, ее знаете: Тамара Георгиевна Грекова, двадцати трех лет, блондинка с болонкой.

Трощейкин. Окно, пожалуйста…