Уездный растерялся. Вскочив со стула, он поднял было руку, но поглядел на толпу и молча опустил ее. Полицейские, побледнев, вопросительно глядели на начальство.
— Други мои, стойте! Стойте! — властно и требовательно загремел Федор. — Не марайте рук об эту скотину! Заберут его и так теперь от вас. Не затем сказал я вам правду. Слушайте дале…
Мужики, повернувшись к Федору, остановились.
— Коль дорогой до Акмолов не убьют нас, мы к вам вернемся… — продолжал Федор.
Но его перебил Демьян Мурашев:
— Прости, Христа ради, Палыч, меня за отца. Он погубил тебя из-за лютой злобы. Все понял я. Перед миром клянусь: сколь можно, заглажу вину. Не все Мурашевы одинаковы. О семье не беспокойся. А повезут на моих лошадях — сам поеду, пальцем не тронут. Дорогу к большому начальству я найду, и Павло поможет.
Неожиданная речь Демьяна поразила всех. По двору пошел гул. Нехорошко злобно глянул на него. «Совсем некстати такой фокус, но Павел Мурашев воротила, с ним не больно поспоришь. Придется стерпеть. Черт с этим Карповым, отдам жандармам, вряд ли вернется», — решил он.
У него было двойственное отношение к Федору — бешеная злоба и, пожалуй, благодарность. Не мог он не понять, что только арестованный спас его от расправы.
— Спасибо за честные слова, Демьян Петрович! — ответил Федор, опомнившись от удивления. — Твоя правда, с отцом тебя нельзя равнять. И я не забуду твоих слов.
Демьян поклонился в пояс арестованным и, сказав Нехорошко: «Подводы сейчас будут, ваше благородие», пошел через толпу к воротам. За ним шла испуганная Варя. Хоть и привыкла она к тому, что муж своего отца в грош не ставит последнее время, но такого не ждала. Стыд-то какой!
Мужики расступались перед ними охотно и глядели на Демьяна ласково. Только в группе богачей слышалось:
— Ай да сынок у Петра Андреевича! За кого отца в грязь лицом бросил?
Дубняк с ненавистью смотрел в спины уходящим.
После ухода Демьяна, видя, что обстановка несколько разрядилась, начальник уезда решил, что можно прекратить разговор Федора с мужиками.
— Ну, господин большевик, помитинговал — и хватит. Прощайся с семьей, а то твой новый доброжелатель сейчас подкатит, — сказал он и кивнул полицейскому, чтобы тот шел за подводами.
Аксюта, Прасковья с Машей, Евдоха с внучкой кинулись к арестованным.
— Аксюта! Дочка! — шептал Кирилл, обнимал жену и протягивая руку к матери с дочкой.
— Кирюша! Тебя отпустят, ты ничего не знаешь, — говорила взволнованно Аксюта. — Мы с дочкой тебя дождемся, маму я не брошу. — Она поцеловала мужа, выхватила у свекрови Танюшку, передала ему и потянулась к отцу.
Прасковья сорвала с головы платок и вытирала им окровавленное лицо мужа. Маша плакала, уцепившись за руку отца. Через толпу пробирались Татьяна Полагутина и Параська Коробченко. У обеих в руках были узлы. За ними шел Андрей.
— Чего это? — задерживая узлы, спросил полицейский.
— А, что? Дорогой убить собираетесь, еды не надо? — с яростью закричал Андрей, сразу побелевший от гнева.
— Осмотрите и примите продукты и вещи, — распорядился Нехорошко.
Он уже успокоился: никто не узнает в городе, что здесь происходило. Только злоба на Демьяна еще не прошла. «Из хорошей семьи, а уродом оказался. Еще братом грозит… Впрочем, черт его знает, тот ведь, говорят, был раньше влюблен в эту красавицу», — глядя на Аксюту, целующую то мужа, то отца и что-то шептавшую сквозь слезы, думал уездный.
Параська, не оглядываясь на мужа и свекра, держала руку брата и заливалась горькими слезами.
— Вместе с Аксютой будем бедовать, братуха, да ждать от вас со сватом весточку. Что в тюрьму за правду идешь, то не позор, а честь, — говорила она.
Галька, стоящая рядом с мужем, глядела издали на брата. Ей хотелось подойти, но боялась рассердить свекра, проклинающего бунтовщиков.
— Гриша, пойдем простимся с Кирюшкой. Он ведь за Федора страдает, — попросила она шепотом мужа.
Тот пошел к арестованным. Галька опередила его.
— Эх, Кирюша, Кирюша! Занапастил-таки свою голову! — причитала она со слезами, обнимая брата. — Говорила я тебе — не слушал…
Кирилл, сначала обрадовавшийся приходу старшей сестры, резко оттолкнул ее.
— Иди к своим, мне ты чужая, — жестко сказал он и отвернулся к Аксюте и матери.
Грицко потянул жену за кофту, и Галька пошла за ним.
— Лошади поданы! — крикнул от ворот полицейский.
— Берите вещи и ведите арестованных, — приказал уездный. — Господин волостной, акты обыска подписаны?
Тот молча подал ему два листка и пачку прокламаций. Николка, все время стоявший за волостным, кинулся к своему шефу.
— Увезите меня, а то все равно убьют! — шептал он с мольбой.
Нехорошко нахмурился. «Болван. Сам себя выдает…»
— Иди! Сядешь с полицейскими, — бросил он сердито.
У ворот стояло четверо дрожек, запряженных парами, — две из них пригнал Демьян Мурашев. Одетый по-дорожному, он сидел за кучера на одной; другой парой правил Яшка, крупный, широкоплечий парень.
…Вернувшись домой из волостного управления, Демьян распорядился готовить все к выезду и пошел к отцу.
Петр Андреевич, бледный, с ввалившимися глазами, лежал на кровати. Возле него суетились Аким с Натальей.
— Я в город сейчас еду, — сказал Демьян, ни на кого не глядя.
— Так, может, и папаньку увезешь? Справку надо взять, посадить этого сукина сына, да и врачи помогут, — предложил Аким.
О сходе он еще не знал всего. Аким Петрович уже считал себя в Родионовке чужим: дом в городе куплен, каменная лавка в рядах арендована, недели через две уедут, задерживались, распродавая остатки товаров. Демьян наотрез отказался от торговли.
Расстроенный случившимся с отцом, Аким и не подумал, зачем это брат вдруг собрался в город.
— Его Еремеевна и здесь вылечит, всем помогает, кому не смерть, — промолвил Демьян, глядя на отца пронизывающим взглядом. — А сажать-то незачем. Хватит, поди, ему, двух и так посадил, — добавил он, не отрывая взгляда от отцовского лица.
Петр Андреевич, перестав стонать, с ужасом смотрел на сына.
«И об этом знает Демьян, — мелькнула страшная догадка. — Только бы не сказал сейчас всего…»
— Никакой справки не надо. Матвей-то не в себе был, — прохрипел он через силу. — Заживет и так. Никуда я не поеду.
— Да ты в уме, Демьян, так с отцом разговариваешь? — начал было гневно Аким.
Но брат перебил его:
— Может, еще сам за Матвея молебен отслужишь, — загадочно произнес он и пошел из комнаты.
— Ой, да не ругайтесь вы! — простонал Петр Андреевич. — Разъедетесь скоро… Не тронь его, Аким!
В дверях гостиной стояла Наталья, по-видимому поджидая деверя. Проворно заперев дверь на крючок, она кинулась перед ним на колени.
— Демьян Петрович! Знаю, что известен тебе мой грех, но горе-то мое, видно, неведомо, — уцепившись за его руку, зашептала Наталья сквозь слезы. — Еще мамынька была жива, приставал он ко мне, а потом проходу и вовсе не давал. Тебе сказать — стыдно было, Акиму — убил бы он его. Силой принудил он меня, богом клянусь… — Красивое лицо Натальи исказилось мукой.
