Аксюта молча слушала разговор супругов. Демьян вызвал у нее чувство острого любопытства еще тогда, когда они разговаривали первый раз, перед ее переездом в город. Она с интересом ждала, что он скажет ей сейчас, и охотно пошла за ним.
— О Палыче и Кирюше известия имеешь? — спросил Демьян, как только они сели возле маленького стола.
— Первый раз получила…
— Я так и подумал, что затем и в Родионовну приехала, — прошептал Демьян и поспешно добавил: — Поди, скажешь мне правду, где они, что с ними делали эти два года.
— Скажу, Демьян Петрович! Два года их в Омской тюрьме терзали, все хотели иудами сделать, заставить товарищей на муки предать, да не вышло, — гневно произнесла Аксюта: правды хочет — пусть слушает! — И Павел Петрович руку к тому приложил, — добавила она, хотя об этом Антоныч и Дмитрий говорили только предположительно.
Демьян побледнел как полотно и опустил голову.
— Теперь самые тяжелые муки для них уже кончились, — мягче продолжала Аксюта, почувствовав жалость к странному мужику. — На семь лет сослали в Нарымский край, куда-то за Томск. Наверно, скоро напишут, в тюрьме-то писать не давали…
— И зачем меня мать на такой позор родила? Что отец, что брат… — чуть слышно шептал Демьян, с невыразимым отчаянием.
Аксюта замолчала. Мурашев, закрыв лицо ладонью, покачивался, будто мучась от зубной боли.
«Чем он виноват, что в семье Мурашевых родился? По характеру совсем на них не походит», — думала Аксюта. Постепенно сострадание взяло верх над впечатлением от слов Григория.
— Не горюй, Демьян Петрович, за чужие поступки ты не ответчик. А о тебе, кроме хорошего, я ничего не слыхала, — заговорила она дружески.
Демьян медленно поднял голову.
— Хорошее, говоришь, слыхала? А пошто дружки Палыча от меня хоронятся, своим признать не хотят? Не верят, значит, что по их дороге хочу идти. Беда моя — не знаю, как. Кручусь в своих темных мыслях, что к чему, не могу разобраться, а помочь никто не хочет, — говорил он, одновременно жалуясь и обвиняя. Диковатые глаза его вспыхнули огнем.
Аксюта верила в искренность Демьяна, но не знала, как поступить, что ответить ему. А он продолжал говорить с болью, обидой:
— Я же спросил тогда: «Правильно будет, коль богатство во зло не употреблять, а в людскую пользу?» Ты сказала: «Правильно!» Я поверил, что вашему делу помощник стал, а чего же они меня чураются? Все их дела знаю, не следил за ними, как покойник отец, а знаю! Слова Палыча год обдумывал и уразумел. Поди, мне бы удобней было и листки куда надо отвезти и у начальства все выпытать…
— Демьян Петрович, послушай меня спокойно, поймешь — и обида твоя пройдет, — перебила его Аксюта, решив быть откровенной. — Верим мы тебе, своим считаем, а дружбу открыто с тобой вести тем, о ком ты сейчас говорил, нельзя по двум причинам: поверит начальство, что ты с ними заодно, на тебя обрушится не меньше, чем на моего отца. Как же ты тогда поможешь нам? Вторая причина в том… — И Аксюта коротко передала то, что говорил Григорий.
— Значит, мне с вами дороги нет? — с тоской спросил Демьян.
У Аксюты заныло сердце.
— Неверно говоришь, есть дорога! Можешь с нами идти и помощь оказать, а придет время, совсем рядом с нами пойдешь, — убежденно промолвила она.
Демьян придвинулся к ней и потребовал:
— Скажи, что делать…
— Делай как делал до сих пор, но сам мужикам, что победнее, при случае говори: «По мне о богатых не судите, так, случайно, не там родился, где надо». Это одно. Другое — если надо будет что по тайности надежно спрятать, тебе отдадут. Коль что узнаешь опасное, скажи…
Не кончив фразы, Аксюта задумалась. Как же он скажет, если не будет встречаться с ними? Молчал и Демьян, ожидая дальнейших указаний от дочки Палыча. Он был уверен, что та идет дорогой отца. А Аксюта думала о том: почему бы Демьяну Мурашеву не стать для них Мезиным? Степаныч живет ненамного беднее Демьяна, а ведь стал настоящим революционером. Можно послать к Демьяну своего человека, будто в батраки, как отец жил у Степаныча, он будет учить Демьяна и служить связным…
— Вот что, Демьян Петрович. Я сама не решу, но думаю, со мной согласятся. Пришлем мы к тебе человека, будет он у тебя — для людей батраком служить, а тебе товарищем. С ним можешь по секрету обо всем говорить, что непонятно — спрашивать. Через него и передашь, что надо, и тебе передадут. Так всего лучше. Ты же и поможешь, если ему куда съездить потребуется…
Демьян медленно поднялся, взял руку Аксюты и молча, долго тряс ее.
— Вот теперь и вздохнул я. А то от одного берега сам откачнулся, к другому не принимают. Чувствую, что ко дну иду, — сказал он взволнованно.
— Только помни, Демьян Петрович! У нас так: скажут: делай — значит надо делать, в беду попадешь, вон как тятя да Кирюша, — умри да ни о ком слова не скажи…
— Душой клянусь, хоть на огне пусть жгут, слова не вымолвлю, ничего для справедливого дела не пожалею, — торжественно произнес Демьян.
— Кто от нас придет к тебе, скажет: «Аксюта обо мне говорила». Ему верь! — предупредила Аксюта.
Демьян кивнул головой — понимаю, мол.
В горнице их встретили Варя с Параськой. Параська с плачем кинулась на шею Аксюте.
— Аксютушка, родненькая! Как же вы живете там? Как мамушка? А где Кирюша, сват?.. — спрашивала она, плача.
Аксюта целовала бледные щеки золовки, гладила ее по голове. У нее тоже выступили слезы.
— Успокойся, Парася, не плачь! — говорила она тихо. — Мама здорова, живем ничего, ребята растут, а Кирюша с тятей в ссылке, через семь лет вернутся. Тогда, поди, и твоя мука кончится, — добавила она чуть слышно.
Когда Параська немного успокоилась, Варя усадила их за стол.
— Только здесь я отдыхаю от воркотни, — говорила Параська, принимая от хозяйки чашку с чаем. — Чем старее, тем дурее становится моя свекруха. Сынок Ганька уж говорил мне, что у бабушки, видно, труба от граммофона в горло вставлена, никогда не замолкает. Раз десять в день Кирюшей да сватом попрекнет. За них, мол, все богатство на нет сошло, а на что ей то богатство — до гроба шаг остался, хватит, поди…
К Полагутиным Аксюта возвращалась уже вечером. Параська пошла ее провожать.
— Все равно грызет. Пусть хоть пластинку переменит, — сказала она, беспечно махнув рукой, когда Аксюта спросила, не будут ли ругать за опоздание.
— Ну, а Емельян как?
— Последний год бить перестал, хоть мать по-прежнему натравляет. Видно, ему самому надоело ее гырчанье. Злится он и на отца. С дури, мол, полез на хутор, половину добра потеряли. «За своими дружками тянулся, а они вон наплевали да и бросили», — часто говорит мне. Теперь все хочет к Демьяну Петровичу в компанию влезть. Сам меня к Варе посылает, — говорила Параська.
…Аксюта рассказала Андрею об уговоре с Демьяном Мурашевым.
— По-моему, твои думки правильны. Послушаем, что нам Антоныч скажет, — после размышления промолвил Андрей.
Наутро Аксюта, простившись с сестрами и сватами, поехала домой. Повез ее Андрей. Он уже знал, что Антоныча у них заменит Григорий, и ему хотелось последний раз поговорить со своим старым другом и заодно разрешить вопрос об отношении к Демьяну Мурашеву. Григорий ему, как и всем мужикам, понравился, но к нему еще надо привыкать, а Антоныч… такого второго трудно найти!
Долго мучился Павел Мурашев, ища лучший выход из невыносимого положения. Если бы не необходимость уступить ненавистному брату, он бы пошел на мировую с тестем. Павел даже начал было
