Мурашев посмотрел на нее с усмешкой.
— Павел Петрович стал компаньоном своего бывшего хозяина. Живет в собственном доме. Что ему здесь делать? Завтра пойду из обчества выпишу, — сказал он. — Недельки через три мы к нему на свадьбу поедем.
— Поди, вперед надо невесту засватать, — ответила Марфа Ниловна, дивуясь, что муж больно весел.
— Засватали уже, старуха! Запой сделали и приданое получили, — похлопав жену по плечу, торжествующе сообщил Петр Андреевич.
— Что ж, и Павка согласился? — недоверчиво протянула жена, отстраняясь от него.
— Павел не дурак, понимает, что надо. Ты, мать, хоть сама не больно умна, а сынов мне умных народила. Ха-ха-ха! — раскатился Петр Андреевич и пошел в горницу.
Вечером он поведал Акиму, как «обтяпал» выгодное дельце:
— Привел я Павла к Василию Моисеевичу. Посадил он нас за стол, а потом начал рассказывать про бунтарей, что против царя идут, да и говорит: «У вас в селе тоже есть такой… как его? — порылся в бумагах. — Вот: Федор Карпов». Павка в лице переменился, а тот, будто ничего не замечая, продолжает: «Дочь свою Аксинью Федоровну тоже втянул. Обоим скоро придется с тюрьмой познакомиться…» — «Да что вы, Василий Моисеевич! — перебил я. — Ведь сын-то у меня эту Аксинью сватать хочет. Неужто правда?» А он поглядел на нас, покачал головой, да и сказал: «И думать забудьте, молодой человек, коль не хотите с ней вместе в преступники попасть! Сведения у нас из самых верных источников. Берегитесь, чтобы вас не затянули». Посидели мы у уездного с часок, потом вернулись на постоялый двор. «Ну что теперь будем делать, Пава?» — спрашиваю я. Он было сначала на меня: «Ты донес!» — «Перекрестись, Павел! Не я ли осенью девку сватать за тебя собирался?» — говорю ему. Плакал ведь, поверишь? Потом успокоился. Купили мы дом у Косеева. Павка в нем сейчас живет, принял его компаньоном Самонов. О дочери-то мы с Антоном Афанасьевичем в первый же день договорились. Она хоть и не больно красивая, эта Зина, а все ж девка бойкая, за неделю закрутила Павку. Да и сто тысяч не шутка. Запили мы их. К свадьбе теперь готовятся. Поедем с тобой да Натальей. Пусть она платья шьет. Материю и образец я привез. Мать-то не поедет. Что ей там делать? Скажем — занедужила.
Аким слушал отца не перебивая. Такая развязка с младшим братом его вполне устраивала. Года через два-три и самому можно податься в город. Хозяйство пусть Демьяну останется. Сами с отцом поднаживут, да и Павел, поди, поможет. «То, что Аксюту оговорил, не беда! Никто не слышал. Но до чего же хитер отец! — Акиму на минуту даже страшно стало. — Коль что задумает, ни перед чем не остановится», — подумал он.
— А «дружок»-то мой что тут поделывал? — спросил Петр Андреевич с усмешкой.
— Вчера только из города вернулся. С Родионом ездили хлеб продавать да узнавали, как лобогрейку купить, — сообщил Аким.
Мурашев быстро взглянул на сына, потом молча принялся утюжить бороду. Мысль его напряженно работала. «Интересно! Неужели правда, что в город ездил? Но ведь хлеб возили вдвоем с Родионом. Компания-то у них одна. Но Федор хитер, вряд ли с Дедовым поедет к киргизцам смутьянить. Как же узнать? Родьку не спросишь, сердит он на меня, — думал Петр Андреевич. — А что, если самому еще раз к Федору зайти?»
У Карповых вся семья сидела за ужином, когда Мурашев, пройдя бочком мимо яростно лаявшего Верного, зашел к ним в избу. Помолившись на передний угол, гость сказал:
— Хлеб-соль!
— Садись с нами, коль не побрезгуешь, — добродушно пригласил Федор.
Прасковья сидела молча, не поднимая глаз от чашки, рука у нее дрожала.
— Спаси Христос, только что поснедали, — отказался Мурашев, садясь на табуретку возле печи.
— Дозволь по старой дружбе поздравить с радостью, — заговорил Федор, откладывая в сторону ложку.
— С какой, Палыч?
— Как же — с какой? Сынку-то хорошую невесту усватал. Сразу Павел Петрович в число богатейших купцов попал. Компаньон Самонова, не шутка! — весело и дружелюбно рассуждал хозяин. — Поди, и приданым отец не обидел?
В селе еще никто не знал про важное событие в семье Мурашевых. «Значит, правда, в городе был. Все разузнал», — мелькнула мысль у Мурашева. Теперь понятно, почему Прасковья навстречу не кинулась и сидит будто в воду опущенная.
— Спаси Христос на добром слове. Ты первый поздравил, — ответствовал Мурашев, оправившись от смущения. — Ведь вот, Федор Палыч, все по твоему слову вышло. Помнишь, тогда еще мне говорил…
— Да ведь угадать нетрудно, Петр Андреич! Деньги всегда к деньгам льнут, — перебил его Федор. — Дом-то Павлу Петровичу хороший купил.
Теперь у Мурашева не осталось сомнений — был Карпов в городе и все разнюхал. При этой мысли неприятный холодок пробежал у него по спине. «Не всё, конечно», — успокоил он себя.
— А мне вчера сказали, что вы хотели купить лобогрейку. У меня ведь одна лишняя. Я и зашел предложить — может, купите…
— Спасибо, Петр Андреевич! Мы ведь думаем в рассрочку взять, наличных-то сразу у нас не найдется…
— Так и я могу по-свойски рассрочить платеж года на два, — мягко проворковал Мурашев.
— Коль так, то можно потолковать с мужиками. Сойдемся в цене, так нам же лучше. Нонче сможем убирать хлеб, — согласился Федор.
Прасковья встала, помолилась и молча ушла в другую комнату. Аксюта проворно убрала со стола и пошла вслед за матерью. Гость посидел еще немного и наконец распрощался.
— Бесстыжая рожа! — с гневом произнесла Прасковья, выходя в кухню.
Федор и Аксюта рассмеялись.
— Эх, Параня! Не хотела ты мне верить, что у богатых один бог — деньги — и что бедных они за людей не считают, теперь, может, убедишься, — грустно упрекнул Федор.
Прасковья, пригорюнившись у припечка, молчала.
— Тебя приваживали, чтобы обо мне все выспросить. Поперек горла стал я Мурашеву за то, что сам не кланяюсь, да и других от того отучаю, — тихо продолжал он, ласково глядя на жену.
Прасковья вдруг подняла голову и испуганно посмотрела на мужа и дочь. «Да неужто и отец Гурьян на исповеди меня выспрашивал, а не исповедовал?» — подумала она.
— Ты что, Параня? — спросил муж.
— Он велел рассказать, о чем ты с мужиками да басурманами беседуешь, — растерянно произнесла она. — «За мужа, говорил, душой отвечаешь…»
— Кто «он»?
— Отец Гурьян на исповеди, — глухо промолвила Прасковья.
Федор взволнованно заходил по комнате. Вот на какие штуки идут! Служитель божий шпиком у Мурашева состоит, жену его доносчицей делает…
Успокоившись, он подошел к Прасковье, обнял ее за плечи, подвел к скамейке и сел рядом с ней.
— Паранюшка, плохо мы с тобой живем — и все потому, что тебя к богатству потянуло. Беднее мы жили в Камышинке, а тогда ты мне доверяла во всем, помощницей была. Богатство, Параня, честными путями сейчас не наживают. Люди совесть теряют, звереют. Гурьян тебя спрашивал по приказу Мурашева, понимаешь? Хорошо, что ты ничего не слыхала…
— Я так ему и сказала, — прошептала Прасковья.
— Ну, а теперь кому будешь верить — мне или им?
— Федя! Слова они у меня не услышат о тебе! — страстно выкрикнула Прасковья.
— Хочешь мне помогать?
— Хочу, Федюшка! — назвала Прасковья мужа так, как звала в первый год после замужества. — Только ведь глупая, темная я, что от меня пользы?
— Паранюшка, я тебе сам скажу, что надо делать а главное — никому не говори о том, кто у нас бывает, даже на исповеди. В остальном делай все, как и раньше. Что на Мурашевых сердишься, не
