животной любви к родственникам (детям, родителям, братьям), она уже требует формализации, прописывания основных положений на бумаге и заучивания с проверками.
В семье крепкая любовь к родному оборачивается лютой ненавистью в чужому, который на родного покушается. То же самое и в религии — есть свои (их даже так и называют, используя семейную, более понятную терминологию — «братья по вере» или просто «братья»), а есть чужие. И объединившись на почве идеологии в одно как бы целое, в одну нацию или «семью народов», уже можно успешно противостоять ненавистью другим макроблокам.
Когда религии стали умирать, изгоняться из развитого социума, потому что их глупые картинки уже не соответствовали техногенной сложности социума, но при этом воевать еще было нужно, появились новые идеологии, типа национализма и марксизма, у которых ноги росли уже из нового мировоззренческого фундамента цивилизации — из науки. При этом все прочие «бубенцы», присущие религиям, они имели. Включая, как ни парадоксально, ненаучность. Потому как они лишь выглядели научными на фоне абсолютно мифологических прежних религий.
Но теперь, на излете демографического перехода и уж тем более после цивилизационного фазового перехода, когда население планеты количественно стабилизируется или даже уменьшится, об избыточности демографического ресурса речь не идет. Некем станет воевать. И не с кем. И не за что: научный потенциал с лихвой обеспечит базовые, и не только, потребности людей, как уже обеспечил их в развитых странах. Современный мир слишком сложен, чтобы подвергать его часть военной деструкции. В современном мире дешевле купить, чем завоевать: солдат слишком дорог. Воевать могут только в бедных странах, где человек стоит дешево, ибо ресурса этого там пока еще много. Но когда фазовый переход затронет и эти страны, войны станут нерентабельными. Как нерентабельными стали столетие назад империи: вскоре после того, как стоимость поддержания окраин в своей орбите стала превышать для метрополии прибыль от них, колонии стали отваливаться. Потому что держать их уже не было никакого смысла.
Ну, и зачем в прозрачном, хрустальном мире, о котором так здорово написано в моей книге «Венец творения» и к рассмотрению которого мы еще придем попозже, держать взведенную бомбу? Это похуже слона в посудной лавке! Бомба — это религия.
— Пора осознать, — собирая бумажки, закончил тогда доклад Назаретян перед не очень многочисленным залом ученых, — что религиозные и квазирелигиозные — национальные, классовые — идеологии всегда служили механизмом объединения людей в большие группы за счет противопоставления другим людям. Поэтому их неизменным спутником оставалась реальная или потенциальная война. Исторически востребованными были такие учения, которые обосновывали вражду к чужакам. Священные книги полны прямых указаний типа: «Кто не со Мной, тот против Меня»; «Не мир пришел Я принести, но меч»; «А когда встретите тех, которые не уверовали, то ударьте мечом по шее»… В ментальной матрице «они — мы» единственный прием для пресечения конкретной войны — перенос агрессии на общего врага.
Когда-то ранние христиане считали использование оружия грехом (что не мешало им устраивать погромы и убивать инакомыслящих), но, придя к власти, церковь разработала концепцию священных войн, Блаженный Августин для подкрепления этой концепции нашел множество подходящих цитат в первоисточниках. И вот уже пацифистов церковь начала обзывать еретиками.
Наступает время, когда боевой механизм религии уже негде будет применить. Потому он и отмирает в развитом мире. Когда-то насилие нужно было канализировать, используя в конкурентной борьбе. Сегодня само насилие в прежних масштабах становится деструктивным, грозясь уничтожить глобальный мир. И в этой ситуации сидеть на бомбе с тлеющим фитилем просто опасно. А уж тем более раздувать религиозный огонек, как это делают в некоторых кремлях некоторых россий.
Есть в исторической социологии так называемый «закон техно-гуманитарного баланса». Он гласит, что культурные нормы, регулирующие насилие, должны быть адекватны техническому развитию цивилизации. Чем выше цивилизация, чем больше ее совокупный коэффициент интеллекта, чем сложнее используемые технологии и больше энерговооруженность, тем менее «кровожадной» она должна быть, чтобы не уничтожить саму себя. Поэтому по мере прогресса общества мы наблюдаем все большую и большую его гуманизацию — вплоть до перегуманизированности современного западного общества, о чем мы еще поговорим. Человечество давно это отмечает и естественным образом приписывает смягчение нравов цивилизованности, а жестокость и варварство относит к темным векам развития человечества и дикарству.
«В осьмнадцатом веке живем!» — восклицает устами актера Высоцкого его герой Ганнибал в фильме «Сказ про то, как царь Петр арапа женил», возмущаясь чьим-то неприлично диким поведением. И советский зритель благосклонно принимает шутку авторов фильма: ха! знаем мы, что в осьмнадцатом веке нравы-то еще диковатые, не то, что в нынешнем, двадцатом!..
Геродот оставил для нас описание одного из диалогов между персидским царем Киром и его советниками. Последние уговаривают царя переселиться в греческие земли, где климат получше и жизнь полегче. На что Кир отвечает, что «в благодатных странах люди обычно бывают изнеженными, и одна и та же страна не может производить удивительные плоды и порождать на свет доблестных воинов».
Наш современный мир производит удивительные плоды в виде айфонов и ЗD-телевизоров, искусственных спутников Земли и генных технологий. И потому он не может быть жесток (читай — религиозен). Оттого и атрофируется в развитых странах религия, оттого и закрываются церкви в Европе: прихожан нет.
В одной из своих книг я приводил пример с дикими азиатскими племенами, в руки которых из мира цивилизованного попали винтовки. Эти племена, не обладая культурными ограничителями агрессии, соответствующими убойности их приобретения, просто перебили друг друга. Вымерли. Европа, столетиями воюя порохом, столетиями же и вырабатывала принципы гуманного обращения с военнопленными. Напомню вам, какой тяжелый шок пережили солдаты и офицеры наполеоновской армии, когда им пришлось однажды в безвыходной ситуации нарушить данное врагу слово и расстрелять военнопленных. Эта бойня долго стояла перед глазами французов. Расстреливать пленных было неблагородно, неприлично, жестоко, это было варварством. Подобной рефлексии не поняли бы ни Чингисхан, ни Иван Грозный, жившие несколькими веками ранее.
Проведенные специалистами расчеты показывают, что уровень физического насилия в развитом мире снижается век от века. И растет соответственно чувствительность людей к применению насилия.
В общем, как пишут об этом философы, «развитие боевых и производственных технологий требует совершенствования средств культурной регуляции, без чего социальная система теряет устойчивость… Прежние механизмы (религии, идеологии) становятся контрпродуктивными, то есть чреватыми эффектом бумеранга — катастрофическим ростом энтропии». А имплантация в современное общество религиозной регуляции есть не что иное, как одичание и варваризация, внесение в головы людей примитивных паттернов поведения.
То, что работало на уровне арбалетов и мушкетов, перестает работать в мире атомного, химического и бактериологического оружия. Тем паче, что атомным и прочим перечисленным оружием самоуничтожительные возможности человечества сегодня вовсе не ограничиваются. Век нанотехнологий может стать и веком убийственных знаний. Специалисты отмечают:
«Новейшие технологии становятся все дешевле, различие между военными и мирными технологиями размывается, а доступ к знаниям и потенциально опасным умениям облегчается. Соответственно контроль над ними выскальзывает из рук государств и вменяемых правительств, становясь достоянием частных корпораций и компьютерных „гениев“… Имея в виду небывалую доступность современных технологий, американский ученый и программист Б. Джой заметил в 2000 году, что век оружия массового поражения сменяется веком знаний массового поражения…
В этих условиях „религиозно-идеологический ренессанс“, возврат к давно изжитым мировоззрениям является смертельной угрозой для современного мира… если ученые, художники и педагоги не смогут эффективно противостоять засилью идеологов и клерикалов».
Не знаю, сможем ли, но мы, конечно, постараемся…
