«В 1921 году советская власть заказала мне портрет Ленина, и пришлось явиться в Кремль…»
Анненков написал живописный портрет, а потом неоднократно описывал и сеансы в Кремле и свое общение с Лениным. Позднее, если верить позднему «Дневнику встреч» Анненков и вообще пошел по вождям — разъезжал в спецвагонах с Зиновьевым и Троцким, писал Сталина, дружил с помощником Троцкого Склянским, писал других военачальников и штатских большевиков — Муралова, Зофа, Радека, Антонова-Овсеенко, Ворошилова (все, кроме Ворошилова, были позднее расстреляны Сталиным, которому, кстати, его собственный портрет работы Анненкова не понравился). Анненковские встречи на большевистском Олимпе были им неоднократно описаны — конечно, каждый раз с учетом новой читательской аудитории и вкусов издателя. В московскую «Неделю» Анненков отправил вполне умиленное описание тогдашнего Главного Вождя Ленина, в «Дневнике» он назван «ведетта № 1» и описан куда менее уважительно.
Еще больше вариаций было в описании «врага народа» и будущего кумира левых западных радикалов Л. Д. Троцкого. Так что у иных из современников художника даже создалось впечатление, что на самом деле Анненков с этими Великими Вождями никогда не встречался. Былая редакторша парижской «Русской мысли» (Анненков не раз писал в эту эмигрантскую газету) Зинаида Шаховская рассказывает об этих своих подозрениях и о своих объяснениях с Анненковым в книге воспоминаний:
«Раз я прямо спросила у него: “Юрий Павлович, Ваши воспоминания чрезвычайно живы и интересны, но я слыхала, что и Ленина и Троцкого вы писали по фотографиям, а сами их не видели — вопреки тому, что написано вами”. Он улыбнулся: “Ну, знаете, я творчески претворяю действительность, так что можно было понять, что и выдумка пригодна при случае”».
Английский коллекционер Никита Лобанов-Ростовский, высоко ценивший общение с «превосходным рассказчиком» Ю. П. Анненковым, подтверждал, что рассказчик Анненков «любил и пофантазировать с тем, чтобы рассказ был более увлекательным — замечательно, в общем, сочинял».
Так или иначе, портреты из милицейского журнала вывели портретиста Анненкова на престижную тропу тогдашнего искусства, и в 1924 году Анненков (наряду со знаменитыми ленинописцами Альтманом, Андреевым, Бродским и другими) был приглашен участвовать в конкурсе на лучший портрет Ленина для Госзнака. Анненков не только отлудил для них нового Ленина, но и выиграл конкурс и получил первую премию — 1000 рублей, что было очень кстати, так как Анненков собрался уезжать за рубеж. Вот как он пишет об этом в «ленинской» главе своего дневника:
«1000 рублей равнялось тогда приблизительно 37.000 французских франков, что в 1924-м году являлось для меня довольно полезной суммой. За границей у меня не было никаких связей, и я знал, что мне придется начать мою жизнь сначала».
Это было вполне трогательно — то, что благодаря удачно подвернувшемуся конкурсу (и, конечно, своевременной смерти Ильича) удачливый ленинописец получил подъемные для бегства из созданной Ильичом Совдепии. И трогательно и в тоне «игровой» анненковской «Повести о пустяках». Так ведь и современная жизнь полна таких парадоксов. Невольно вспоминается рассказ о моем московском приятеле, который смог приобрести жилье в Иерусалиме лишь благодаря завалявшемуся у него автографу обитателя мавзолея. Что же до специалистов-лениноведов, то они оказались нарасхват именно за границами стран Великого Эксперимента, там, куда не забредал еще жареный петух, так что они могу сидеть спокойно.
Так или иначе, летом 1924 года преуспевающий питерский художник-вождеписец, профессор и член Академии, мастер театральных костюмов, теоретик и мастер «динамических» и беспредметных декораций, один из основателей Общества станковистов и организаторов массовых уличных зрелищ, друг кожаных курток, политотдела Балтфлота и вообще почти комиссар Юрий Павлович Анненков навсегда покидает родную страну, которую за границей тогда с упованием называли страной будущего и которая показалась проницательному цинику-художнику страной ненадежного и сомнительного (как он написал, «гадательного») будущего. Анненков покинул страну на вершине своей советской карьеры, до прихода еще более крутых перемен. Там еще возглавляли то да се нарисованные им партийные бонзы, еще находилось кое-что съедобное в нэпмановских ресторанах, еще даже не начали сажать нэпманов… Однако чуткий Анненков решил, что самое время «делать ноги». Вопреки всем, задним числом сделанным в «Дневнике» наблюдениям над укреплением «идеологической диктатуры», над ретроградными вкусами кремлевских властителей, вопреки всем претензиям к большевистской власти, которые он щедро вкладывал позднее в уста героев своего «Дневника» — от Блока до Маяковского и Мейерхольда — у Анненкова не было (в отличие от Остапа Бендера), «серьезнейших разногласий с властью», которая якобы «хотела строить социализм». Хотя в финальной реплике «Повести о пустяках» один из ее героев объясняет (совсем по- одесски, по ильфо-петровски): «Я перерос Советов», это все игра, на сей раз игра в разочарованность Революцией, которую якобы ощутил Коленька Хохлов, едва поставив массовый спектакль в Петрограде. Как точно подметил знакомец Анненкова коллекционер-князь Лобанов-Ростовский, художники вообще не покидали Россию из идейных соображений, но изредка все же уезжали из соображений выживания и удобства.
Вот как описывает сам Анненков отъезд героя «Повести» в добровольное изгнание:
«В подмосковных Горках умирает Ленин. Вслед за его смертью Россия вступает в новый период, который может быть определен “гадательный”… Именно в этот период Коленька Хохлов, получив заграничный паспорт через приятеля в ГПУ, выехал из Москвы».
И всеядный Коленька Хохлов и всеядный Юрочка Анненков уехали вовремя. Если бы уехали раньше — как, скажем, Ромов, Барт, Ларионов, Парнах, Шухаев, Прокофьев или Рерих, если б не пережили в Питере 1919, 1920, 1921, может, и соблазнились бы позднее возвращением (и горько поплатились за него), а так — дожили спокойно в Париже до преклонных лет. Правда, «приятели из ГПУ» не имели привычки забывать об оказанных ими Анненкову услугах, но об этом позже… А пока наш Коленька Хохлов в 1924 году пересекает границу и попадает в спокойный Париж. Вот уже и молочница с колбасницей радушно приветствуют нового клиента, предлагая свежий упоительный товар, и хозяйка ресторанчика «Дарьял» после сытного обеда «щебечет Коленьке: “Приходите почаще…”. Сытый Коленька отправляется на аперитив к старому другу- скульптору Залкинду (читай Цадкину)…
Да, главное спохватиться, вовремя…
Через десять лет после отъезда Анненков издал в берлинском «Петрополе» свою «Повесть о пустяках», надеясь поделиться с соотечественниками кое-какими открытиями, но плотный железный занавес уже не пропускал в Россию ни звука. Сигнал добровольного изгнанника благополучно дошел на родину ровно 67 лет спустя. Но все же дошел. По выходе книги Анненкова в России чуткий рецензент газеты «Московские новости», углядев в дате отъезда Коленьки Хохлова из России «неожиданный, новый и весьма тонкий взгляд на 1924 год», на тогдашнюю перемену атмосферы, тона и самого стиля начальственных речей в стране, обратился с сочувственным вопросом к читателям: «И кому же, как не нам, явившимся свидетелями аналогичной замены стиля, сопровождавшей переход власти от Ельцина к Путину, осознать такую перемену?»
Вопрос риторический. Кому же как не нам? Но кому когда (и где?) сгодились уроки истории?
Вторая половина жизни
Итак, забрав с собой ленинскую премию Госзнака и танцующую босиком супругу, Елену Борисовну Анненкову-Гальперину, знаменитый ленинградский график-портретист и сценограф Юрий Анненков отбыл летом 1924 года в Венецию, где он, вместе с Эренбургом (которого он называл за глаза Илюшкой Эренбрюки) должен был достойно представлять страну еще не окончательно победившего, но уже окончательно надоевшего ему социализма. Он решил жить отныне (как и сам хитрый Эренбург) исключительно в странах загнивающего капитализма, но открыто признаться в этом намерении он решился только четверть века спустя (Эренбург не признавался в этом до конца своих дней). Нельзя исключать и того, что у него существовал в связи с отъездом какой-либо договор с высокими большевистскими Инстанциями, которым как раз в ту пору понадобились экономическая поддержка Запада и морально- политическая помощь русской эмиграции в деле повышения престижа большевистской власти в западном мире. Напомню, что с 1922 года советская разведка на Западе успешно проворачивала операции
