подробно описывает советизанский «раут».
Московские гости пришли чуть не с трехчасовым опозданием. Их посадили за парадно накрытый стол. На нем бутылка красного вида и большой пышный торт со взбитыми сливками — угощение для «высоких гостей».
Одоевцева, Анненков и «остальные гости, так называемые “молодые поэты”, — хотя они уже давно перестали быть молодыми, — Гингер, Присманова… — рассажены вдоль стены. С соответствующим более скромным угощением в виде чая и сухого печенья — времена еще рестрикционные».
Молодежь уселась вдоль «сухого стола», но «высокие гости» все еще не идут. Однако любимице судьбы Одоевцевой и здесь повезло:
«Я усаживаюсь рядом с Раевским (49-летний поэт, младший брат Н. Оцупа. —
… — Ешьте скорее, а то поймают вас с поличным. Торт превосходный.
Все следят за тем, как мы с Раевским расправляемся с тортом…»
Что было дальше, читатель уже знает. Московские гости пили вино, доедали испохабленный торт и вешали лапшу на уши младшим братьям, а «младшие» читали им свои стихи: Одоевцева — балладу четвертьвековой давности, Ладинский — оды о счастливой эизни советских колхозников, знакомой ему по газете «Советский патриот», остальные тоже, как тонко замечает Одоевцева, — «ура-патриотические стихи»…
Настоящая драма началась, когда Анненков и Одоевцева вышли на улицу. Лицо Анненкова бледно, но он еще не вспомнил о жене и способен непуганно обсуждать происшедшее на рауте:
— Воображаю, как Симонов и Эренбург потешались над Ладинским с его славословиями счастливым колхозникам, — говорит он. — «Явились жницы, как на бал». Умора! Умри, Денис! Лучше не скажешь!»
И вот тут Анненков вспоминает о чувствах. Как и все герои двухтомных воспоминаний Одоевцевой, заставшие ее когда-либо в отсутствии мужа, Анненков умоляет Ирину-Ираиду не оставлять его:
«Не бросайте меня. Я боюсь, что если останусь один я не смогу… Не вынесу».
Одоевцева обещает остаться:
— Честное слово. Ведь Жорж в Биарицце. Он меня не ждет. Я совсем свободна. Я могу остаться с вами хоть до утра, убежденно говорю я. — Я не устала. Я не хочу спать. Правда?
«Если б вы только знали, как я ее любил! И как я несчастен!»
«…Напрасно я согласилась сесть здесь…
…Его запрокинутое белое застывшее лицо снова похоже на гипсовую маску. Мне тяжело смотреть на него…»
Потом они идут на улицу Фюрстенберга, что близ бульвара Сен-Жермен (там заодно и фонтан).
«Уже светает. Ночь прошла…
Восход солнца, — мечтательно говорит он…
Он смеется. Опять смеется…»
Бесконечные (до крайности шикарные) диалоги мы пропускаем.
Кончается как обычно:
— Я вам страшно благодарен. Если бы не вы…
Но помнил ли он? Не думаю…»
Нормально. Мужчины, они такие. Да и где упомнить? Жизнь обездоленного Анненкова была заполнена трудами.
В 1945–46 гг. вышли две книги эротических рисунков Анненкова. Вероятно, небольшими тиражами и по заказам любителей. По сообщению коллекционера Р. Герра, тогда же появилось восемь эротических работ Анненкова, и это была «крутая эротика». На это всегда есть любители и покупатели…
В 1947 году успешная (и вечно срочная) работа в кино и врожденный инстинкт самосохранения, вероятно, помогли Анненкову несколько отстраниться от деятельности «Союза советских патриотов» или «Союза советских граждан», которая судя по наблюдениям французской полиции (давно уже преданным гласности), да и по недавно обнародованным воспоминаниям самих патриотов, стала выходить за мирные рамки культурных связей и тоски по березкам. Даже самые сдержанные из мемуаристов признают, что и союз и его собрания, его пресса носили уже характер чисто политический и могли казаться центром коммунистической пропаганды» (Н. Кривошеина). Новейшие российские мемуарные публикации (А. Угримов) сообщают более определенные подробности, хотя о неоправдавшихся надеждах, которые возлагали на новых «советских граждан» те, которые готовили Франции советскую судьбу, написано пока мало. В ноябре 1947 года французский министр-социалист принимает неслыханное решение о высылке 24 новых «советских граждан» из Франции. Анненков не попал в число этих активистов «Союза» и срочно «определился» как эмигрант и умеренный антисоветчик из эпохи холодной войны. Впрочем, на восьмом десятке лет и как вполне «разгневанный» шестидесятник, почти «антисоветчик» (скажем, в своем очерке о Пастернаке).
Вскоре после расставания с Беляевой-Натье Анненков женится снова, на молодой француженке Мадлен (она была моложе его лет на 30).
Все 50 и 60-е годы Анненков много работает как художник-декоратор, а еще чаще как художник по костюмам в кино и на телевидении, занимается журналистикой, пишет по-русски и по-французски. В 1951 году в Париже вышла французская книга Анненкова «En Habillant les Vedettes», то бишь, «Одевая звезд» (коллекционер Р. Герра шутливо называет ее «Раздевая звезд»). Речь в книге идет о кинозвездах, публика любит читать о звездах, не только о том, как и кто их раздевает, но и о том (хотя в меньшей степени), как их одевают. Анненков же одевал Даниэль Дарье и Жерара Филиппа, придумал прическу, которая сгодилась позднее Марине Влади. Так что книга пользовалась успехом. Книга это, конечно, главным образом не о звездах, а о работе художника по костюмам в кино. В первое послевоенное десятилетие Анненков активно занимался профсоюзной работой в рядах «Профсоюза технических работников французского кинематографа», защищал права художников костюма и даже возглавлял одно время что-то в профсоюзе. Он добился употребления термина «создатель костюма». Легко понять чувства, которые пришлось испытать знаменитому некогда петроградскому портретисту и художнику, вполне признанному за границей живописцу, графику и сценографу, попавшему в равнодушную машину кинопроизводства, где он лишь спица в колеснице. Уже и в театре художнику приходится нелегко, даже в таком культурном театре, каким был Художественный: Станиславский не слишком долго терпел Добужинского, избегал по возможности слишком образованных мирискусников, да и Дягилев быстро расстался со своими вдохновителями, предпочел избавиться и от Бенуа, и от Бакста…
Анненкову посчастливилось быть хозяином на некоторых театральных спектаклях, где он совмещал полномочия и режиссера и художника. В кино с личной инициативой труднее, это индустрия, и командует на съемках только режиссер, остальные все — винтики. Киношники и сами любят хвастать, что «кино искусство грубое». Чаще всего это так…
Каково же было опытному, грамотному, прожившую такую славную жизнь Анненкову выполнять указания полуобразованных киношных «гениев»? Режиссер диктует, указывает, чаще всего даже приказывает, но ведь и его подпевалы пытаются помыкать костюмером, даже если профсоюз просит высокопарно именовать его «творцом костюмов». А уж звезды… Звезды сами, как правило, бывают созданы
